Машинка страха

Когда читаешь подборку Романа Шишкова, кажется, что индивидуальность поэта не то еще не сформировалась, не то уже распадается. И хотя в первый момент это выглядит (только) слабостью – вслед за этим приходит понимание: в сущности, это неравенство себе и саморасщепление и есть предмет лирического переживания.

Anonim распадается на
Он
Мы
И маленькое Я

И об этом же дальше – иным языком (как бы вагиновским?):

Я заведу Тебе машинку страха
В Ней лопается костяной каркас
Там Я сидит рядом с Собой
И едет на пикник

И еще иным (как бы мандельштамовским?)

В мёртвом взгляде Фибоначчи
Двухголовая улитка
Отражается иначе –
Как загадка, как ошибка

Человек не равен себе. Как часть некоторого «мы» (сообща завидующего «улыбчивым людям из рекламы фитнес-клуба») и как некая внешняя по отношению к себе сущность со своими травмами (зажившей «заячьей губой», то есть вторичной уже раздвоенностью). И только его «маленькое я» способно на нежность и трагическое приятие мира, на диалог с «ты» и на сопротивление «добровольному забвению».

И в этом, в обнаружении и определении этого «маленького я» – источник будущей цельности, самосборки на ином уровне после самодеконструкции.

Валерий Шубинский

* * *
Anonim распадается на
Он
Мы
И маленькое Я

Он испытывает nostal’giyu
Каждый день примеряет новую formu
Мнет пальцем зажившую заячью губу
И незажившую мочку уха

Мы ходит в кино на новые фильмы
Гладит пальцем журнальный глянец
Молча завидует улыбчивым людям
Из рекламы фитнес-клуба

Под конец рабочего дня
Он и Мы идут домой и видят
Что дождь окончательно демонтировали
(В углу стоит пучок арматуры)

Маленькое Я берет в руки
Самую длинную каплю
Нежно проводит по ней пальцем
Со словами
Ну же Господи
Прими эту мою
Самую последнюю
Zhertvu

АВТООТСТРАНЕНИЕ

Я заведу Тебе машинку страха
В Ней лопается костяной каркас
Там Я сидит рядом с Собой
И едет на пикник

Отдых на деформированном поле.
Продольным скальпелем мозга
Они делят шведский десерт
Похожий на белую медузу

Затем Он идет один
Вдоль береговой линии кариеса
Любуясь видом знаменитой скалы Alzheimer

Вспоминает множество ненужных подробностей
Шагая по реверсивному бытию
В то время, пока из губы фюрера
Капает ботокс на полицейские фуражки

* * *
                          I remember
                         Those are pearls that were his eyes.
                                                                             T. S. Eliot

Или будь я тебе седьмой водой;
Не любовником, не братом, не человеком,
А попросту Бессловесным, обученным языку,
Заснувшим в переливающемся огне эпилепсии.

Наступает лихорадка протяжённого дыхания.
Она властвует там, где река памяти кончилась,
А буксир еще плывет, и чайка кричит, забывшая,
Что ее съели.

О, тягучей смолой течет Лета.

В лесу умерших Других
дождь прошел крылом гусиным.
Задача на сегодня – отыскать себя там

среди пепла и чешуи
среди золы и шелухи
среди чуши и чепухи

встать на огромную черепаху
начать задыха-
ться
вспомнить осеннее падение лис-
тьев
в том саду где нас
насильно спрятали
в белые немощные тела
тающие как свечка
к земле клонящиеся как конец молитвы

А зима захватывает новые земли,
накидывая на всё вокруг
белое бесконечное полотно своего Ничто.

* * *
Время притворилось летом,
Черным карликом на карте.
Хватит говорить об этом,
О «наложенном проклятьи».

Строем выжжены казармы.
Сосны пятятся в наркоз.
С покрасневшими глазами
Персефона давит ос.

В мертвом взгляде Фибоначчи
Двухголовая улитка
Отражается иначе –
Как загадка, как ошибка.

Ангел видит взрытый Дрезден,
Слезы льет из-за угла.
Восхищен твоим надрезом,
О, кощеева игла.

БЕЛЫЕ ДВЕРИ

                                                           С.

Белый – самый хищнический цвет
Это цвет добровольного забвения
Когда фактуру памяти затопляет
Равноденствие молока

Всю жизнь бежишь мимо белых дверей
И никогда не узнаешь
Кто следит за тобою в щелку

Давай остановимся
Пора посмотреть ему в глаза
Пора перевести дыхание