Книжный ряд

Русская поэзия настолько разнообразна, что в ней есть классики для немногих и классики для всех. Три книги, о которых я написал, объединяет одно – все они неоднозначны, и каждый волен по-своему к ним относиться. Объединяет их то, что их авторы – очень яркие личности, вне зависимости от степени известности и вкусов. Меня всегда интересовало их развитие, а они никогда не стояли на месте при всей разности взглядов на поэзию.

Тимур Кибиров. Муздрамтеатр. М.: Время, 2014

Вводят АРЕСТОВАННОГО
Этот арестант –
Задержанный с поличным диверсант,
Признавшийся в попытке покушенья –
По счастью неудачной – на царя!
А также в подготовке преступленья
Столь тяжкого, что честно говоря
Ни я, ни офицеры контрразведки
Не знаем прецедентов. Этот гад
В солдатские котлы цикуты яд
Влить должен был!!!

                (из оперы-буфф «Терсит, или Апология трусости»)

Тимур Кибиров – одна из тех «звезд» советской концептуальной поэзии восьмидесятых, который остался самим собой. К нему можно относиться по-разному, но его новая книга вызывает массу вопросов. Это книга пьес, претендующих на оперность. Мы видим разного Кибирова: и прежнего, и нового. Тому, кто привык к Кибирову восьмидесятых-девяностых, она может показаться неожиданной.

С другой стороны, и Кибиров очень изменился. Если раньше он шокировал читателей, воспитанных на советской поэзии, то сегодня стал эпиком, что само по себе интересно. В книгу вошел «Терсит», который напоминает прежние стихи, но если не знать «перестроечного» Кибирова, можно обознаться. Не потому что он стал мудрее, а потому что он ушел от той нарочито шокирующей манеры, в которой были написаны его ранние стихи. В любом случае, это эксперимент на грани, привлекающий многих вне зависимости от того, о чем эта пьеса. Кибиров равен себе сегодняшнему. Он полюбил эпику, и чувствует себя в ней уютно.

От привычного нам Кибирова осталась язвительность, взгляд на мир, словно бы он его оценивает. Прибавилось обобщенное отношение к жизни и огромное количество переносных смыслов, однако они уже не воспринимаются как вызов. Вообще переход от концептуализма (даже при всем своем постсоветском стебе) к жанру «эпическому» требует мужества, а когда это удается – особенно.

ЛИРИЧЕСКИЙ ТЕНОР

В ненужное время в ненужном месте
Озираю забытую Богом окрестность
Средь забывших Бога компатриотов
И не тем помянувших его обормотов.
Средь силикона, бетона, железа,
Капищ, блудилищ, ристалищ!
Тут не на древо – на стенку полезешь
Или в бутылку, товарищ!

                 (из оратории «Закхей»)

Николай Байтов, Света Литвак. Фегны. Таганрог: НЮАНС, 2015

Пыль висит в неподвижном воздухе:
то ли плавал пилот,
то ли экскурсионные ослики,
то ли совсем верблюд…
Что за смысл в том, что она – самка?
Звезд, быть может, намек?
Или безумьем крылышек взмаха
все же знак подает?

                    (Николай Байтов)

Николай Байтов и Света Литвак – известная и популярная в литературном мире пара. Не удивительно, что они выпустили совместную книжку. И даже интересно, приживется ли такая практика. Казалось бы, люди, работающие в одном направлении – скорее футуристическом, чем классическом, должны быть очень похожи друг на друга. Но благодаря этой компактной книжке создается впечатление, что они очень разные.

Света Литвак при всей своей ироничности склонна к поэзии, которую принято называть женской, а Николай Байтов, наоборот, убежденный футурист, чьи стихи гораздо сложнее, более замысловатые и закрытые. Поэтому поэты прекрасно дополняют друг друга, не вступая в противоречие. Заметно, что они вышли из одной колыбели, но каждый пошел своим путем, и интересно наблюдать за тем, к чему они пришли.

Название у книги необычное, отсылающее к поэтам начала двадцатого века. Это очевидная заявка на право наследования, и заявка оправданная, при том что Байтов склонен к стихам развернутым, а Литвак достаточно лаконична. Этим они тоже оттеняют друг друга. Еще нельзя не вспомнить о работе Байтова и Литвак на кураторской ниве, что дело неблагодарное. И очень часто люди, занимающиеся кураторством или изданием журналов, забывают о своих собственных стихах. Но это не тот случай. И то, что книга небольшая, придает ей вес.

Оттого ли, что умы людей пусты,
отсекает сердце ложные мечты.
С той поры до дня сего пребудешь ты
в состоянии спокойной чистоты.
Виден каждому, беспомощен и наг, –
в сонме избранных и в обществе бродяг,
в гуще света и разбойничьих ватаг,
чистый бланк среди исписанных бумаг.

                                       (Света Литвак)

Александр Радашкевич. Земные праздники. М.: Русский Гулливер, 2013

Немного медленной весны во изголовие.
Лохматых птиц слепой полет и
приводнение.
Немного ветра и волны, как послесловия.

Земля срывается в глазах,
синее пение.
Я принимаю ту игру, но
при условии.

Сверни за мной в последний сад, в стихо-
творение,
в аркады голых колоннад, где снов
биение.

Немного медленной волны во изголовие.
Забытых лиц недвижный лёт и
приземление.
Немного ветра и весны, как предисловия.

Александр Радашкевич – уже один из немногих русских поэтов-эмигрантов, но интересен он не этим, а своим пристрастием к барочному стилю, где он чувствует себя, как рыба в воде. Быть может, из-за этого он не так известен, как заслуживает. Чтение Радашкевича требует от его собеседника подготовки, желания настроиться на его волну, а она никогда не бывает ровной. Как мне представляется, сложность стихов Радашкевича и есть та самая «прекрасная ясность».

Радашкевич нечасто выпускает книги, но каждая из них – событие. Поэтому я пишу о той, которая вышла несколько лет назад. Нельзя сказать, что он не меняется. Его привязанность к верлибру очевидна. Но этот верлибр очень необычен. Он нашел в нем такие пути, которыми никто не ходил, из прозы перенес его в чистую поэзию, что для достаточно сложного жанра – редкий случай.

Это поэт не претенциозный, не эстрадник. Разумеется, он не пишет для себя, он пишет для тех, кто готов его услышать. Я уверен, что таких читателей немало. Всегда интересно разбираться в хитросплетениях его очень камерной и одновременно лиричной поэзии. Со временем она тоже взрослеет, и те, кто знает его ранние стихи, это ощущают. От поэта, «плетущего кружева», читаемого филологами, он пришел к стихам более теплым, оставаясь самим собой. Радашкевич из тех поэтов, кого ни с кем перепутать невозможно.

Неужели когда-то певцы
пели, неужели зимою была
зима, звёзды падали, листья
шумели и по ветру неслись долго-
жданные письма через мудрые
горы и слепые озёра, и мы знали,
что будем живы, как и были,
сейчас и всегда?

Неужели всё звалось и пахло
иначе, хлеб хрустел и смеялась
вода, неужели мы век торопили,
веря, что с нами сейчас и всегда
все, кто ушел за свинцовые веки,
неужели когда-то так громко
молчала, глядя в души,
Его тишина?