Книжный ряд

Антология новой грузинской поэзии. М.: ОГИ, 2014

Это удивительная книга, увидевшая свет вопреки тем многим острым политическим событиям, которыми печально отмечено время. Оказалось, что вековая дружба двух литератур, дружба – человеческая и творческая – поэтов Грузии и России, выдержала и испытание сложными временами. Двадцать семь грузинских поэтов нового поколения представлены в переводах русских поэтов, давая объективную картину развития современной грузинской поэзии. Это поколение пришло в поэзию, когда распался СССР, когда перестал действовать вектор постоянного ориентира только на русский язык, только на русскую культуру. Пришло поколение авторов, для которых активное владение европейскими языками стало нормой. Нормой стало поэтическое мировидение, обращенное своим вниманием ко всему человеческому, готовое к диалогу со всем мировым пространством.

«Люди, я к вам взываю!» – постоянно восклицает Шалва Бакурадзе, обращаясь к рыболовам Дальнего Востока, к китайским крестьянам, к австралийцам, индийцам, жителям Сахары, к россиянам, европейцам и американцам. Это поэтическое послание в мир во имя защиты Жизни. Этот выход в мировое пространство не теряет опоры на родную почву:

Никогда не стриги мою книгу, в ней ни одно

Слово не будет лозой без тебя. Это вино

Долго искал, подбирая землю, солнце, дожди…

Тем дороже в этом сопряжении всемирного и родного почвенного – непотерянность связей с русской поэзией, сохранность творческого соприкосновения, которое демонстрирует эта антология.

Они очень разные – новые поэты Грузии. Кому-то из них ближе современный европейского образца верлибр, кто-то придерживается традиционной поэтики. Чаще они все же склонны к свободному перемещению от одной поэтики к другой – в зависимости от поставленной творческой задачи. Вот Шота Иаташвили – признанный мастер свободного стиха. Он внимателен ко всем деталям, к малейшим нюансам, превращая в поэтическое повествование любой предмет, хоть те же электрические розетки, очеловечивая их, но и не избегая человеческой же иронии:

Их маленькие жуткие глазки

На круглых потемневших лицах

С винтиком – носом.

Как напряжен их взгляд! –

220 вольт…

Вот она какая – розетка…

Да и день ей не нравится –

Сумасбродка,

Но у нее, как у сварливой старухи –

Так много света

В глубине ее темных глаз

А рядом – Бату Данелия, мастер рифмованного стиха, живущий во всей полноте просодии:

Я не ряжу стихи в роскошные одежды,

Пусть ходят в шелухе, что ветерок взметнул.

Сапфирами я им не услаждаю вежды,

Вина вот водянистого плеснул.

Самоирония поэта вызывает уважение, но, когда придется прочитать его переводы на грузинский язык Бродского и Мандельштама, понимаешь, что этот поэт свободен в любых полетах версификации и образности поэтической речи.

А вот и Звиад Ратиани, провоцирующий читателя, поддразнивающий его, иронически задевающий. Идет ли разговор о поэзии, идет ли разговор о любых явлениях жизни, которые Ратиани видит пронизывающим взглядом поэта, он озадачивает читателя, раздражает его, а затем внезапно и парадоксально разворачивает движение стихотворной речи.

Упаси Господь болеть одному, тем более ночью,

тем более далеко от дома…

…особенно, если ты мужчина: они в болезни

много слабее, они вообще падают духом,

хворая в отсутствие матери, или сестры,

или возлюбленной, или жены, хлопочущей

со снадобьем в правой руке, холодным питьем –

в левой…

…А поутру стало так смешно и так стыдно.

Эта двуязычная антология позволяет сравнивать тексты оригиналов и переводов, что несомненно обогащает издание. Стихи Ники Джорджанели, Темо Джавахишвили, Като Джавахишвили, Гиорги Лобжанидзе, Дато Барбакадзе, Зураба Ртвелиашвили и других новых поэтов Грузии только выигрывают в глазах читателя, знакомого с грузинским языком.

А переводческий корпус представлен такими именами, как Алексей Цветков, Бахыт Кенжеев, Борис Херсонский, Максим Амелин, Инна Кулишова, Ирина Ермакова и многими другими, кто приложил свое сердце к стихам грузинских собратьев.

Читая антологию, греешь себя мыслью, что поэты России и Грузии еще не однажды предстанут перед читателями обеих стран в крепком творческом рукопожатии.

Олег Чухонцев. Речь молчания. Сборник стихов. М.: ArsisBooks, 2014

 «Речь молчания» Олега Чухонцева – сборник избранных стихов поэта из разных книг. Так уж сложилось в творческой биографии Чухонцева, что впервые он предстал перед читателем сборником, который объединял его избранные стихи из неизданных первых трех книг. Он так и назывался – «Из трех тетрадей». Не по вине поэта, а вследствие издательско-цензурных соображений далеко не сразу увидели свет эти стихи. По разным причинам новая книга поэта оказалась опять сборником, собранных из четырех разных книг, включая первую.

Олег Чухонцев – поэт традиционного звучания, его стихи – явление хорошо прочитанной русской классической поэзии, глубоко усвоенной традиции европейской поэзии. Но под понятием прочитанности и усвоенности меньше всего подразумевается некая вторичность, а кто-то решит, что имеется в виду и некая простота и легкодоступность для читательского восприятия. На самом деле его интонация, его поэтический голос свидетельствуют: перед нами поэт богатой художественной палитры. От природной органики традиционно классического стиха до усложненной интертекстуальной нагруженности многих стихотворений простирается диапазон его поэтических приемов. Внимательный бытописатель, он тут же предстает поэтом глубоко философского склада, и вот уже – пример за примером – автор демонстрирует поэтические воплощения тончайшего лиризма. Его жанровое и версификационное многообразие вызывает восхищение. При этом всегда присутствуют узнаваемые лексический строй и образная система его поэтики.

Поклонникам творчества Олега Чухонцева «Речь молчания» сулит немало открытий: автор далек от завершенности его творческого характера, поскольку всю свою долгую творческую жизнь продолжает находиться в состоянии творческого развития. Рождение нового поэтического звука – обыденное явление в метафорическом мироощущении поэта:

Еще туман висит над городом

и сто сорок из-под стрехи

молчат, покуда перед гомоном

кричат вторые петухи.

Еще скрывается за шепотом

непробудившаяся страсть,

и капля светится под желобом,

вот-вот готовая упасть…

В то же время читателя ждет радость узнавания при прочтении стихов уже занявших прочное место в своде лучших образцов русской поэзии второй половины двадцатого века. Одним из примеров бытописательского мастерства Чухонцева стало стихотворение «Капуста в Павловском Посаде…», в котором смена ритмики и свобода интонирования стихотворной речи превращают бытовую сценку в поэтическое звучание повседневной жизни:

Чуть свет затопит мама печку,

и рукава я засучу,

да наточу на камне сечку,

да сечкой в ящик застучу.

Как никогда легко и ясно,

как будто в первый раз люблю:

чисто-чисто,

часто-часто,

мелко-мелко

изрублю.

В коротком отзыве на сборник поэта невозможно объемное цитирование, не то бы пришлось целиком процитировать один из давних шедевров Чухонцева «…и дверь впотьмах привычную толкнул…». Но и вовсе удержаться от пространного цитирования невозможно. Это невероятное по силе трагизма и неподдельности религиозного просветления произведение вызвано к жизни почти одновременным уходом отца и матери поэта:

…и дверь впотьмах привычную толкнул,

а там и свет чужой, и странный гул –

куда я? где? – и с дикою догадкой

застолье оглядел невдалеке,

попятился – и щелкнуло в замке.

И вот стою. И ручка под лопаткой.

А рядом шум, и гости за столом.

И подошел отец, сказал: – Пойдем.

Сюда, куда пришел, не опоздаешь.

Здесь все свои. – И место указал.

– Но ты же умер! – я ему сказал.

А он: – Не говори, чего не знаешь.

Он сел, и я окинул стол с вином,

где круглый лук сочился в заливном

и маслянился мозговой горошек,

и мысль пронзила: это скорбный сход,

когда я увидал блины и мед

и холодец из поросячьих ножек…

И я сказал: – Не ты со мной сейчас,

не вы со мной, но помысел о вас.

Но я приду – и ты, отец, вернешься

под этот свет, и ты вернешься, мать!

– Не говори, чего не можешь знать, –

услышал я, – узнаешь – содрогнешься…

И всех как смыло. Всех до одного.

Глаза поднял – а рядом никого,

ни матери с отцом, ни поминанья,

лишь я один, да жизнь моя при мне,

да острый холодок на самом дне –

сознанье смерти или смерть сознанья.

И прожитому я подвел черту,

жизнь разделив на эту и на ту,

и полужизни опыт подытожил:

та жизнь была беспечна и легка,

легка, беспечна, молода, горька,

а этой жизни я еще не прожил.

Чухонцев не был бы сам собой, если бы достигая такой высоты трагизма, остановился в найденном приеме и механически повторялся бы в своей метафоричности. Движение жизни в его поэзии отражается постоянным преодолением инерции, трагическая нота земного существования ощутимо присутствует в его поэзии, каждый раз обретая новое художественное осмысление и его поэтическое разрешение. Спустя годы это прозвучит так:

Много прочел я книг и прошел дорог,

много стальной и медной попил водицы,

ну а теперь хотел бы на свой порог,

к притолоке с зарубками прислониться,

да об одном забыл в суете сует:

этого места больше на свете нет.

Долгий творческий и жизненный путь пройден. Этот путь продолжается. Речь молчания – это еще и образ накопления новой поэтической энергии, сулящей нам, читателям, новые взлеты поэзии Олега Чухонцева. И нам же следует осознать: такие стихи, несущие свет преодоления боли, рождаются ранами сердца поэта. Другого не дано.

Римма Маркова. Лес голосов: Стихотворения. СПб.: Контраст, 2015

 «Лес голосов» – шестая книга стихов Риммы Марковой, петербурженки, живущей в Стокгольме. Это небольшого объема и почти карманного формата издание построено именно по принципу книги, внутри которой свои определенным образом организованные главы-разделы. Этот принцип подчеркивает и датировка разделов. Скажем, первый – включает стихи, написанные с 1975 по 1986 год, что вполне воспринимается в качестве начальной хронологии, но дальше следуют разделы с датировками: 1970-2010, 1993-2003, 1994-2012. Хронология явно нарушена. И это совсем не случайно. Маркова строит корпус стихотворений по их внутренним и глубинным связям, требующим и читательского внимания и сосредоточенности.

Пейзажные стихи Риммы Марковой переводят предметы разного масштаба в разряд одушевленных или воспринимаются в ином – поэтическом – содержании, а по сути это философская лирика в проявлении именно этого поэта.

Заводы похожи на замки

забытой, не нашей поры.

Деревья безлисты и жалки

на ветреном склоне горы.

Строй сосен печально изломан

на тыльной, на той стороне,

где путник по снежному склону

спустился, неведомый мне.

Спустился в пустую долину,

где жутко бежать одному.

И путь его странный и длинный

вовек не узнать никому.

Маркова своеобразно сочетает чистую по своей природе лирику с той частью стихотворений, которые вроде бы тяготеют к публицистичности, но, ненавязчиво высказывая свою позицию, возвращает внутренний сюжет стихотворения к его лирическому началу, таким образом избегая всякой декларативности. Это делает ее стихи – теплыми, искренними, убедительными. Сохраняя симпатию к шведскому Стокгольму, где живет и работает, ценя ту индивидуальную свободу, которой одарил ее этот шведский город, она пишет пронзительные стихи о родном городе на Неве, без всяких «ностальгических» банальностей:

Мой долг пока что не избыт,

мой город мною не покинут,

мой город мною не забыт –

он просто в душу опрокинут.

Он отражается во мне

дворцами, скверами, мостами…

Моими слабыми устами

мне вряд ли выразить вовне

то, что внутри меня поет

под слоем вялости наносной,

когда проходит невский лед

моей системой кровеносной!

Любовь, человеческое достоинство, честь, дружество, верность лучшему, чем была наполнена молодость, и многие другие темы – грустные, болевые, радостные, жизнеутверждающие – составляют дневниковые страницы поэта и неисповедимо касаются жизни любого современника. Залог того, что, как она говорит в одном из своих стихотворений, слова «не пролетят впустую».

Юрий Перфильев. Элейская гавань: Стихи. «Старые русские», 2013
Юрий Перфильев. Ковчег. № 45, 2014.
Юрий Перфильев. Арион. № 1, 2015.

Поэтика Юрия Перфильева богата и разнообразна. Порой диву даешься, когда на протяжении многих страниц не повторяются метрика стиха, система рифмовки, поэтические приемы, метафорические решения и образность мировидения. Не говоря уже о яркой аллитерации, о множестве оттенков звукописи.

У Перфильева жанровое разнообразие не знает границ, но еще интересней смешение жанровых границ, когда стихотворение можно со всеми основаниями определить как философскую лирику, пейзажное стихотворение и поэтическую историю любви одновременно:

агонизируют сугробы

поиздержавшейся зимы

неблизкий путь развозят чтобы

друг друга избежали мы

и неслучайно разминулись

среди отпетой суеты

поди прознай в путине улиц

что это непременно ты

спешишь отваживая слякоть

make-up снежинок с глаз долой

один уже готов заплакать

другой смеяться надо мной

Тематика стихов, их культурная аура – воплощение обширной эрудиции автора, которая не давит искусственностью отсылок, а обогащает читателя, особенно если читатель даст себе труд прочтения порой сложных для восприятия стихотворений поэта. Стихи Юрия Перфильева изобретательны – скучать не приходится в этой череде поэтических всплесков, метафорических озарений, образных интерпретаций:

Гуляние под вечер и оркестр

в саду с победной выправкой. По году

проходу нет от местных Клитемнестр,

и от войны недавней нет проходу.

Трофейного наследия приют –

великой блажи детские задворки,

как если б этот лучший мир-май-труд

придумали законченные орки.

Загадочны теперь издалека

границы сообщения сосуда

где прошлое витает в облаках

грядущего неясного оттуда.

«Читать эти стихи – мука мученская и наслаждение», – справедливо отмечает в предисловии к книге Перфильева другой замечательный поэт Владимир Строчков, имея в виду многосложность смысловых построений автора. Соглашусь и с другим суждением Владимира Строчкова о Перфильеве: «Безо всяких оговорок элитарный поэт».