Из книги «Мертвые и живые»

                                Вот и всё…
                                               Д.С.

* * *
Витийствуя изо дня в день,
ты стал повторяться, лентяй.
Так нитку суровую вдень
и память свою залатай.

Там всяк – молодой и незлой,
а дружеский треп наш нелеп.
Но ветхая ткань под иглой
крошится на нити судеб.

По швам распадаясь, ползет.
Гнилой мешковиной трещит.
А там – неприкрытый позор,
шипящее внятное sheet.

Ты выжил – тебе повезло,
но в собственной малой душе
такое зияет зеро,
что стыдно ушедших уже.

И нужно прорехи латать,
один на один с наготой,
как ангелам нужно летать,
когда в них не верит никто.

НОЧНОЙ РАЗГОВОР

Дом ветшает. Давно пора приступать к ремонту.
А хозяин, не зря раззора в упор,
как зегзица мужская, сзывает живых и мертвых
на ночной разговор.

Им мешают слетаться жены сторожевые,
и границы, и грань, за которой темно.
Откликаются чаще мертвые, чем живые –
но не всё ли одно?

На кухонном совете, на птичьем базаре, в застолье
спорим, как устоять супротив
энтропии всеядной с зияющей пустотою.
Живу душу спасти.

На два фронта не сахар… Галдят вразнобой перестарки
в небесах над оглохшей Москвой.
Но, прощаясь навек, на столе оставляют подарки
мертвый или живой.

Вот – заезжим славистом забытая марихуана
(жаль, Дениска ушел на покой).
Вот Бахыт написал про армию Цинь Ши Хуана,
словно Борхес какой…

ПАМЯТИ МАРСИЯ

Не дорожит любовию народа
поэта извращенная природа –
взгляните на него во всей красе.
У этого печального урода
одна отрада – тайная свобода
быть не таким как все,

не раствориться в бодрой биомассе,
мечтающей о выпивке и мясе
(не суть – постельном, или же пожрать)…
Он вечно выбивается из масти.
В его меланхолической гримасе –
мальчишества печать.

Не отвечая интересам фирмы,
как чаплинский чудак из старой фильмы,
он задницей садится в бутерброд.
Он водку пьет, в кармане носит фиги –
покуда не потребует Пифиец
и кожу не сдерет.

Сочащегося жалостью и желчью,
его легко закласть священной жертвой –
двойной свирели голос нестерпим.
Но он последним судорожным жестом
в победу обращает пораженье,
усмешкой поразив воображенье
притихшей враз толпы.

Простые потребители, и снобы –
они, неразличимы как амебы,
стекаются к нему со всех сторон…
И – посрамленный собственною злобой –
исчадие Латоновой утробы,
рыдает Аполлон.

НА СМЕРТЬ ДЕНИСА НОВИКОВА

1.

…тра-та-та тра-та-та-та-та та-та-та издалека
просочился слушок о твоей невеселой победе.
Ты приснился живым на излете своих сорока
дней положенных мытарств, которых стремился избегнуть.
Эк тебя занесла напоследок, солдат буриме,
волонтер конопли, на страну и на время обида!
Знаменитым бровям и девичьей ресниц бахроме,
светлой челке твоей истлевать под звездою Давида
будет много быстрее – у нас ведь покамест мороз.
Ты и тут поспешил, везунок, неуемыш всегдашний.
Помнишь, Саша тянул «Посошок», доводя нас до слез?
Ты зашил свой мешок с незатейливым скарбом бумажным.
Мандельштамовско-бродским гекзаметром нынче лабать
лишь о смерти пристойно…
                                                    .        К далеким светящимся стражам,
приобняв напоследок, уходишь, закинувши кладь
за плечо. Просыпаюсь. Светло и не страшно.

2.

Не водовка, не пьяный отморозок,
которого смешно страшился ты,
и даже, говорят, не передоза –
кощунства? срамоты? –

тебя убила собственная язва,
натертая о краешек стола.
Страна, что приласкала слишком явно,
да соску отняла.

И мне ли – прежде брату, после – чорту,
являвшемуся с белочкой к тебе –
судить сейчас, оправдываться в чем-то,
бессмысленно скорбеть? –

а вот скорблю. Бессмысленно. На ощупь.
В той, Дантом навещаемой стране,
тебе, исчадью, верно, нынче проще,
чем будет мне –

зануде-моралисту. Мастерица
обманок – речь – взяла тебя на фук…
Не всё, Дениска, за стишки простится.
Не всякий звук

с Последним Словом так-таки созвучен.
Но нет управы собственным устам.
Прости – мудак. Ты знаешь это лучше
сегодня. Там.

3.

Поговори со мной. Не в том примочка,
что сочинять ни сил, ни смысла нам
никто не даст взаймы. Табак подмочен,
а воздух выпел Мандельштам.

На стол – разнокалиберную утварь!
О бабах! – и ни слова про режим
больной страны, которая под утро
проснется с именем чужим.

Ты жив еще, и ты еще не в ссоре
как будто ни с Тимуром, ни со мной,
и ни с самим собой. Рыдают «sorry»
над Англией смешной

раскормленные чайки. «Против наших,
чай, этим нипочем не устоять –
расслабились под скипетром монаршим,
япона мать,

нюх потеряли!..» Я тебя по нюху,
по дури отыщу в дурном былом –
в той комнате, где ставили порнуху,
но был облом

и на двоих давать ломалась краля –
не то, что некогда в Москве…
Наш воздух был, и он был честно скраден,
взаправду отворован у СВ.

Когда ж он стал похабней дихлофоса
и поэтесс, лихих на передок? –
в Москве, в Москве начала девяноста-
чумных годов,

где я над диссертацией трудился,
где ты вдыхал насмешливый дымок…
Наш воздух никому не пригодился
и никого не уберег.

4.

Мшистые стены крошащегося плитняка
леской из омута памяти извлеку.
Шмыгаешь в прошлое, дабы наверняка
утяжелить достоверной деталью строку.

Вот мы сидим, стопарь держа на весу
(рыба понтийская жарится на костерке),
до хрипоты обсуждая словесный сюр:
правильнее «в параднике»? «в парадняке»?

Ты, исхитрявшийся сызмальства делать спорт
и из любви, и из текста, утешься мздой –
вьюноша, взятый мной на Эвксинский Понт;
самый талантливый, наглый и молодой.

Вот мы тостуем: поручик и ушлый корнет.
Эмили Мортимер шепчет тебе «I love you».
«Я ж за Жоржа Иванова, – ты в ответ
брякаешь, – в рот беру и в жопу даю!..»

Хряпаем с локтя или – как бишь? – с локтя…
Дщерь Альбиона ответствует, превозмогая крен:
«Денья, ти очень кароший… – а чуть спустя
и еле слышно, – …но ты не gentleman».

Где же была пирушка? Несебрский пляж?
Стены общаги? Лондон? Московский флэт?
Шамбала? Амстердам? – где хмельной кураж
ты променял на вдумчивый марафет?

Так-таки важно?.. Впрочем, заведено
чтобы оставшийся кореш чтил календарь.
Ты раздаешь ножи – ну а мне вино
лить новогодней полночью в твой стопарь.

МИШЕ ПОЗДНЯЕВУ

Да что он, вконец одурел,
фанат филологии? Словно
и вправду объявлен отстрел
        .на помнящих Слово,

на тщащихся пробормотать
его в караоке мучачей,
что празднуют свой пубертат.
.       Все чаще – молчащих

брезгливо. Теперь вот и ты,
упорствуя в праведном бунте,
напился летейской воды.
.       Похмелья не будет.

В отстойнике, где предстоит
платить за реченное нами,
ты встретишься – истый пиит –
.       с иными тенями.

Каков там спартанский уют,
в преддверьи дурного колодца?
Однако же лапу пришьют,
.       ключица срастется.

Для вплавь пересекших поток
есть место в прозрачном спецназе.
Неважно – в цивильном пальто,
.       в потрепанной рясе.

Когда же (покамест: молчок!)
при встрече обнимемся снова –
ты будешь со светлым мечом
.       разящего Слова.

НА МОТИВ ВОЛОХОНСКОГО

По эльфийскому лучу,
по стволу корявому,
то ли все же долечу,
то ли докарабкаюсь

в край свободы от судьбы,
разума и возраста,
где над небом голубым
бродят звери вольные.

Мне туда еще не срок.
Просыпаюсь в свой мирок,
чувствуя через плечо –
горячее, горячо –

как прозрачные друзья,
смертной легкостью дразня,
смотрят на земную жесть.
Отвяжитесь! Я уже…