Из этих пыльных нор

* * *
из камня желтого,
из сжатого песка
и плоского корявого куска
обрушенной и обозленной почвы…
то мазанка, то деревце торчит.
собака плачет, да павлин кричит,
да стрекоза заблудшая стрекочет.
к семи утра, из этих пыльных нор
умытые, с зачесом на пробор,
чему-нибудь учиться понемногу
в убогой школе,
в ближнем городке
выходят дети
и,
рука в руке,
пять с лишним верст
идут мне на подмогу.

* * *
– отец мой небесный…
впрочем, и мать небесна.
сколько лет уже, а все не находишь места…
(это я о себе).
что дальше?
что же такое – «дальше»?
воздух набрав, начнешь было: – «дальше» это…
дождь,
небо цвета детсадовской манной каши,
еще один стих, поцелуй,
еще одно лето
в никуда, как дервиш, гуляющий по пустыне,
или женщина вдалеке,
в прозрачной оранжевой шали.
скарабей катит перед собою шарик.
шарик навозный,
жук священный.
скоро земля остынет,
и начнется зима.
обращаясь к себе на «ты»,
остаешься навеки вещью,
крупицею интерьера….
дождь в Бомбее.
мелко дрожат кусты
рыжих цветов за окном.
парниково кругом и серо.
и повсюду вода, вода,
разноцветная грязь, шелуха,
день рождения лорда Рамы.
– ах, не пей ты, Абрамушка, из-под крана
расчудесной вот этой воды бомбейской.
и не то чтоб козленочком,
а, ууупс, и опять в «еврейской»
больнице
на углу Мясоедовской и Богдана.
а там санитар – небритый такой забулдыга,
а там сосед, отходит от передоза,
а там…
у отца на могиле – книга,
у мамы – роза.

* * *
виноградною ягодой
в серой сухой пыли
перегретую жизнь и других муравьев тревожа…
в близорукую мякоть, свет до краев залив,
спрятав его под янтарною тонкой кожей,
стану двигаться на закат…
на «когда-нибудь», на «потом»…
кланяясь в пояс родителю за покатость,
за сутулость,
за спину, которая «колесом».
в темно-красном своем
будет петь для меня мой Танатос,
но главы не склоню,
круглый такой герой.
сладкозвучной слезой
прольюсь под его ногою…
«виноградные кости свои
в теплую землю зарой».
виноградные кости свои
в теплую землю зарою.