Из двух книжек
* * *
То ли в Устныя Торе или Рут Мегилат,
То ли было взаправду или так говорят,
Возвращалась Наоми из Моава в Эфрат,
А Бейт-Лехем – сплошные мечети.
И пришла, поднялась на вершину холма,
И смотрела на город красивый весьма,
Где возвысился новый квартал Ар-Хома
И сновали еврейские дети.
Дело прошлое, много воды утекло,
Что ни год отступает Кинерет,
Баклажаны не шекель, а два пятьдесят за кило
И стреляют везде, а не только в районе Гило.
* * *
Приснилось мне, что мне приснился сон.
Во сне, который первый, настоящий,
Был стол накрыт на несколько персон
И я сидел со всеми наравне,
И вышел, как бы выразиться проще,
И постоял, приблизившись к стене.
И поднял голову. Полночное светило
Посередине купола светило,
Цикады опадали на траву,
Все шевелилось и происходило
Как наяву.
* * *
Олив немного, несколько всего,
Все больше олеандры, кипарисы.
Решетки, стены, сомкнутые трисы
Увиты виноградным рококо.
Напротив парикмахерской Азам
Аптека, Оптика и обувная лавка.
Не нравится? Заметно по глазам.
Не слышно музыки и в этом тупике,
Лишь истуканы в трикотажных плавках.
У каждого по яблоку в руке.
Теперь припомни. Вспомни и сравни
Про эти самые или другие дни,
Когда, надев очки в простой оправе,
Как манекен, хотя и без весла
В сырую полночь из дому ушла
За Каберне и сыром Скандинави.
* * *
Здесь не слышен ни шорох, ни шелест дождя,
И трава поглощает любые следы,
И собака является, чуть погодя,
И ложится у ног, избегая воды,
И прохожие люди в плащах и пальто
Удаляются в свой городок Модиин,
И фалафель торгуют почти ни за что,
И стакан кока-колы за шекель один.
И кому еще ведомы эти места,
Где стекает листва с керамических крыш
И порою Шопена играют с листа,
Где уместен кадиш.
* * *
Скамейка на пути в Неве-Яков.
Отсель видны дворец Ярденской королевы
И небо синее над ним и сквозь него.
Там птицы дикие, заместо облаков,
Пересекаются направо и налево
И больше ничего.
Воистину, за исключеньем неба,
Все остальное было на земле.
Шел господин, жуя краюху хлеба,
Баранина пеклась на вертеле
И русские излишне суетливо
Несли флакон заморского разлива.
И он меж нами жил, пока не отошел.
Мы жили на холмах, кругом росли оливы,
Здесь пес, родимый наш, все камни обошел.
ГОДОВЩИНА
Там, где ночь приближалась и брали такси,
И, сойдя наугад, поступали пешком,
Одолжил закурить, обронивши «Мерси»,
Запоздалый прохожий с солдатским мешком.
Задержись-ка, служивый, на пару словес,
Не чужие, поди, и дорожка одна,
Вроде пятого марта сошлись, наконец,
Помянуть этот день по стакану вина.
И хотя, погляжу, просвещенный уже,
Но про большевиков не слыхал, отродясь.
Как сказала вдовица Фернана Леже:
«Сталин помер вчерась».
* * *
Смеркается. Все выглядят, ей-богу,
Как бы сказать, надменными слегка,
И первый же попавшийся ханыга
Покручивает пальцем у виска.
И мужики, похожие на крабов,
И жены – на стрекоз величиной глазищ,
Осознают присутствие арабов
По черным бойлерам на кровлях их жилищ.
В ОГРАДЕ
Зое Копельман
Во граде, где я жил едва ли не полвека,
Где до Кремля пешком как до Шиша-Асар,
Тургеневка была – библиотека
И начинался Сретенский бульвар.
В другую сторону был пруд продолговатый,
Без уток нынешних и чуть ли не гусей
И делал круг трамвай тридцать девятый
Не у метро, а там, где Колизей.
Упомяну и этого, который
Жил на Покровке около Авроры,
От овощного несколько шагов.
Мы говорили, выйдя из трамвая,
И он, и я, и рта не закрывая,
И помахал рукой, и был таков.
* * *
Куда девались эти времена,
Никто не знает.
Тогда и матушка сама
Жила-была.
А нынче прежнего вина
Душа не принимает –
Вода смешала имена
И утекла.
А он и вправду запропал,
Как в воду канул.
Из них любой жил-поживал
Сам по себе.
И нас никто не вспоминал,
Ну, разве, спьяну,
Как запоет «Речной вокзал»
Или «Любэ».
* * *
S.S.
Пока мы пили, выпал первый снег.
Почти от Белорусского вокзала
Сплошным, пушистым, белым укатало
Весь ленинградский, так сказать, проспект.
И пух небесный был над головой,
Кружа и опадая постепенно.
Ажурный дом в начале Беговой,
За коим шли кирпичные дома,
Казался необыкновенным,
Чудной была и улица сама.
По ней до Хорошевского шоссе
Я знаю, бегала с косичками, как все,
Которая моей могла бы стать женою.
На этот счет совсем в иных местах
Бреду и рассуждаю сам с собою,
И поневоле наблюдаю, как
С пригорка, где намусорили ели,
Сползает облако к монастырю Креста.
Над местом, где почил известный Руставели,
Мерцает силуэт трамвайного моста.
* * *
Ночь опускается. Сограждан кое-как
Утешили, угомонили.
У дома двадцать два по Узиель,
Где реб Ицхак
Сидит под лепестками бугенвилий,
Большое дерево, похожее на ель.
Оно и впрямь ни летом, ни зимой,
Ни осенью не сбрасывает ризу.
И лунный серп висит над головой,
Своею выпуклостью обращенный книзу.
* * *
Вдоль ограждения бензоколонки
(Навстречу, кто в Хеврон, Бейт-Лехем ли на Рождество)
Иду себе опавшею листвой,
Когда приблизилось лицо благородной негритянки
С пучком над головой.
Кто краше женщины всегда темноволосой,
Напомнившей цветок?
Шоссе перебегают овцы
Движеньями похожих ног.
Слов не достанет рассказать, куда иду за ними.
Туда ли, где бывал и был,
Пил воду, чистил апельсины,
И между дольками и долями чужими
Искал свою и находил.