И вот вырастают дни…

* * *
Свои эпопеи о лете
Remember, оставленный город.
Записки в итоге и эти,
Ну, как их там, холод и солод.
Держу себя в рамках – на что бы?
Соленые дети-дельфины!
Войне начинаться особо:
По праздникам и без причины.
Но ты не балдеешь от крови:
Твои траектории слаще,
И час абсолютно не ровен,
И голос – почти настоящий.

* * *
На севере пить чай. Там ветер треплет юбки.
На севере печаль в заснеженных глазах.
Когда бы ни тонуть на полусгнившей шлюпке,
На севере б грустить и путаться в словах.
А я еще плыву летального исхода,
И черное пальто стоит на берегу,
Дыханье затая… хорошая погода…
Не выходи, Гайдэ, останься где-нибудь.

* * *
Чего уж, кажется, проще:
Разродиться забавным клоуном,
Дождаться опять осени,
Кататься в метро сломанном,
Смотреть на твои линии,
Украдкою на спящего,
Называть в темноте по имени,
Касаться так ненавязчиво.
Кататься в метро каменном,
Простуду схватить острую –
Ходить в пиджаке мамином,
Казаться тебе взрослою.

* * *
Мы будем жить в нищете и позоре,
В чутких объятьях на белой горе,
Жадно глотая соленое горе –
О серебре.

Нежно вдыхая в гудящие вены
Сорванный голос и тонкую прядь,
Сможем свободно ходить через стены
Или летать.

Раны питая в дремучие соты,
Станем молитвами полнить наш стол.
Не доберутся до – ни гугеноты,
Ни Интерпол.

Или, отдавшись обкуренной своре,
Болью изгнания гордо звеня,
Мы будем жить в нищете и позоре,
Радость моя!

* * *
Теперь и горизонт не тот,
И он чем дальше, тем все хуже:
Опять яичница на ужин,
Он говорит, у всех так… врет.
Нормальный мент не курит «Кент».
Поселок Г. впал в летаргию.
Придумал Чехов «Хирургию»,
А кто-то – «Пятый элемент».
Страна в изгнании. Сидят.
Герой уснул наполовину.
Сейчас заплачу или двину
Куда-нибудь, – глаза глядят.

NOSTOS ANTIQUUS

Не горюй, очень скоро придем к берегам покоренных,
Будем, да, собирать их оливы и пить виноград.
Женщин их, волооких, немыслимо смуглых и стройных, –
Тоже пить, и грустить, и дарить себя всем им подряд.
Вот увидишь, мы выстроим флот и придумаем север,
Остальное домыслят за нас, остальное не в счет.
Мы уснем, и приснится нам бархатный розовый клевер,
Потому что он, кажется, больше нигде не растет.

* * *
Мэри Поппинс, мое одинокое детство,
Ты не можешь курить и бухать «Зверобой», –
Синеглазые феи приходят погреться,
Выпить чай с молоком, увести за собой.
Ты не смеешь беседовать с мамой, – известно,
Или стряпать печенье на девять персон;
И уже нужно спрятать под старое кресло
Узконосые туфли и чопорный зонт.
А потом… погоди, перемою посуду, –
Провожу тебя, выведу в полночь двора.
Только путь не решен и постыла простуда,
Только пуговиц свет – до утра, до утра…

* * *
Я – о море в каблучке, о соленом.
Купи пандочку!
Сфотографируй меня в платье зеленом –
Поставь в рамочку.
Принеси мне из колибри кулончик
На тарелочку.
Мама твоя удивится точно:
Ну и девочка!
Ты пока не говори разным людям
(Мама – скрейзила),
Что мы друг друга совсем не любим,
А так… весело.

* * *
Сдурела, меняла купоны.
На улице дышится.
Теряла твои телефоны,
И повесть не пишется.
Глазела упрямо на стены
(Ты лезешь из свитера):
Картинки, неправды, елены
И фотки из Питера.
Тагильские фишки: стреляться
И жить себе. Разные?
Я помню твои одеяльца
И пальчики грязные.
Скучала. Курила у морга.
Пропахла, наверное,
Дождями, – и это надолго.
Смешные. И верные.

* * *
И холодно вокруг, и как-то странновато:
И лишь в ушах звенит расколотый испуг.
А в темноте цветет опунция овата
И белозубый мавр натягивает лук.
Не бойся, я пришла, я вытащу из плена,
И мне не страшен черт и крылья тишины, –
Но если позовет красивая Елена,
Ты просто не ходи… чтоб не было войны.

* * *
Не надо в январе, о январе. Он приходил,
Двухстрочный, как ребенок,
Как нить в твоей канве, он находил,
Что мой L&M опасен и не тонок.
Он рифм не резал парусом, на то
Перечислял ту-земные причины,
Он кашлял не в кулак, снимал пальто.
Он приходил, глобальный, как мужчина.
Не отыскав в запасе верных фраз,
Я отступала, пялилась, потела.
Который снег угадывался в нас,
Не на-плевав, не считывая слева.
Не осознав – уже который снег,
Который запах бедер и проталин.
О твой скуластый бесполезный смех –
Так незабыт и так себе притален.

* * *
И вот вырастают дни на твои ладони,
И мне дописать числа все сложнее, реже.
Какие теперь дожди? Говорят, все те же,
Но будут еще, и к зиме, говорят, утонем.
Горбатых плащей накроим, обесточим город,
Умрем себе в сумерки, чтоб никому не сниться,
И нежно стучат в самолеты кривые птицы,
Беременные пересадками – это повод.
И вот – надоест, и не крест – не такие были –
И ждать, наполняясь приметами, и при встрече
Себя вычитать из тагила, тагнета или,
Не путая части света, как части речи,
Собой называть эту дрожь, эту глупость, эти
Окурки на кухне и дактили – тем вернее
Я сдохну и/или однажды родятся дети,
Что, в принципе, то же самое, но длиннее.
И мне – где сходить с ума и солить капусту –
Без разницы, т.е. я уже знаю, знаю:
Чем дальше в себя, тем красивее, злее, пусто,
И вот добредаешь до слова (читай: до края).