…И мы проживём

* * *
Мы поступали как чужие,
И, умудренная, в офсайде
Любовь взяла нас в понятые:
Смотрите и запоминайте.

И мы ходили по квартире
Чужой в квадрате или в кубе,
И мысли стаями валькирий,
Метались, стискивая зубы.

Мы в руки брали инфантильно
Предметы и смотрели дико:
Зачем заголосил будильник?
Зачем с утра раскрыта книга?

Зачем построен дом кирпичный?
Зачем разложен сумрак ватный?
Зачем мы встретились в столичной
Кофейной гуще – непонятно.

Что нас толкнуло в эти дали?
Не Бог, не творческие муки –
Мы как птенцы повыпадали
Из гнезд и плачем от разлуки.

Мир лопался и распадался,
Врастали в небо ветви трещин.
“Прости”, – будильник надрывался.
“Простите нас”, – кричали вещи.

В последний день, в последний вечер,
В последний миг – у самой двери
Ты обхватил меня за плечи:
“Да что мы, Аня, в самом деле…”

* * *
Я толстых бабочек боюсь –
Из темноты летят, как пули.
Я, может, тоже застрелюсь,
Но не на даче, не в июле.
На освещенное крыльцо
Выходишь, впитываешь лето,
Но бабочка летит в лицо,
И выпадает сигарета.
Обрушивается покой.
Свистят незримые летуньи.
Возьми их Господи, накрой
Стеклянной банкой полнолунья.
Я так хотела тишины,
Я так устала в эту зиму.
Выходишь – бабочка из тьмы
И – в лоб, и все непоправимо.
Сад превращается в Чечню,
Раскинул смоляные крылья.
Я электричество включу
И свет из узких окон вылью:
Кусты смородины в огне —
Заполыхали над тропою.
Летите, бабочки ко мне,
Я ночь, как дзот, собой закрою.

ПРЕЛЮДИЯ И ФУГА МИ БЕМОЛЬ МАЖОР
(“Св. Анна”), орган

Пошлость малярной кистью
мастерски обелит.
Хватит одёжки чистить.
Бог – это антрацит,
больше, чем милосердье
(ангелы – что кроты).
Этот страх перед смертью –
боязнь темноты,
тремор за принадлежность
слою рогов-копыт.
Бах не дает надежды.
Помирай, говорит.
Жизнь завяжи, как скатерть,
Брось ее, дуру, ввысь.
В черное небо глядя,
Звездами удавись.
Дальше ползи слепая
В недрах кротовых нор,
Лапами разгребая
Фуги бемоль мажор.

* * *
Как вор, в Воронеж брошенный стареть
В беспамятство, в трясущиеся руки,
В свистящую, клокочущую речь,
От слова оставляющую звуки;

Воробышек, доставшийся котам,
Растерзанный Москвой и Ленинградом,
Мой непереводимый Мандельштам,
Сутулый, слабый, с бегающим взглядом…

* * *
Снился Бог, прямой, как партработник
В черно-белом сталинском кино.
Начинался праздничный субботник –
Понесли бревно.

Посреди обломков и железок,
Заслоняя свет,
Сам Господь стоял в толпе, как фреска,
Говорил, что Бога больше нет.

Всем усталым водки наливали –
Пей, сестра.
Жгли иконы – руки согревали
У костра.

На дыбы порой вставало пламя,
Словно конь в жгутах взбешенных жил
Высоко над пыльными вихрами
Бледные копыта заносил.

* * *
Мне муторно от страха,
Тупая боль в глазах.
Луна – как черепаха
В холодных небесах.

И темнота, и крыши,
Как плахи… Страшный Суд.
Опять придут бесстыже
И паспорт заберут.

И скажут, забирая:
“На все тебе три дня”…
Москва моя родная,
За что ты так меня?!

Спросить бы у прохожих –
Идти теперь куда?
Я думала, я – Божья,
А ты мне – лимита.

Я что тебе – заноза?
Тротил? туберкулез?
Светляк звезды сквозь слезы
В зрачки ко мне заполз…

Далекие, чужие
Грохочут поезда…
Я – твой поэт, Россия!
А ты мне – лимита…

* * *
Смотри, какая гроздь –
Вся тяжесть винограда!
В ней – лето, что пришлось
Скитаться до упаду.

Вот – нежности закон,
Грибных дождей и пляжей!
Возьми ее в ладонь –
Она как груди ляжет.

Я чувствую лозу –
Извивы и сплетенья.
Я в животе несу
Тоску плодоношенья.

Изгиб лозы, виток –
Заломленные руки,
Тягучий сладкий сок,
И родовые муки.

* * *
Приносит мама виноград
И гречневую кашу.
Из-за двери за мной следят
Серёжи и Наташи.

Их много, стриженных под ноль,
Больных и желторотых.
Болезнь их, а вернее, боль
В том, что они – сироты.

И я всегда окружена
Молчаньем осторожным.
Я тоже, кажется, больна,
Но не тогда, а позже.

Куплю ли сыну виноград,
Варю ли утром кашу –
Из-за двери за мной следят
Сережи и Наташи.

* * *
Здесь вам не равнина –
Здесь много холмов,
Здесь море машинное
Без берегов.

Здесь каждый коллега,
С прищуром и без,
По виду – Онегин,
По сути – Дантес.

Осталась минута,
И слышен раскат –
Здесь в небо салютом
Вбивают закат.

Здесь все под прицелом,
Но все на банкет.
Мы с краешку в белом,
Он – тоже поэт.

Дуэль на природе:
В нас целят дома.
Мы мчимся и сходим,
И сходим с ума.

Ни слова об этом,
Ни слова о том…
Так жили поэты,
И мы проживем.