Глаз странника

Презентация книги Александра Сороки «Тутырь» (М.: Воймега, 2006) состоялась в магазине «Букбери» в 2005 году. Презентовался один-единственный экземпляр, обгорелый по краям, прошитый белыми нитками. Под занавес вечера он был продан с аукциона. Если бы тот памятный артефакт так и остался неклонированным, едва ли автор был бы удостоен за него малой премии «Московский счет». Но мне почему-то жаль, что чистота жеста оказалась в итоге нарушена: «Тутырю» очень шла единичность, штучность. Книга напоминала переплетенные записки странника, не знакомого с копировальной техникой.

Само название сборника – оксюморон. Производное, по всей видимости, от “тут”, оно вмещает в себя, наряду с архаикой и аллюзией на фольклор, смысловой оттенок нездешности, потусторонности. Таковы и стихи.

Программным видится стихотворение «Влюбленный Хызр» (Хызр, дает сноску автор, – это покровитель странников у мусульман). Прозрачное и по ритмике, и по содержанию, оно, фактически открывая книгу, задает контекст для всех последующих текстов:

Такая ночь, как в этот дождь,
бывает раз в году.
Вчера был там. Сегодня – здесь.
А завтра – где пройду?

Зеленый шелк моих одежд
растает вдалеке –
всего лишь маленький листок
у Господа в руке.

«Хызр» – движение, путь. Остальные стихотворения – остановки на нем. Если это Восток, то Восток не Хайяма, а скорее Руми. Лик любимой женщины – всего лишь веха на пути к вечному, способная задержать героя разве что на мгновение. Влюбленный Хызр признается женщине в любви к дороге.

Столь же многомерным и мастерски сделанным на поверку оказывается бесхитростное на первый взгляд «Ребенок знает черта…». Стихотворение о том, как ребенок наблюдает за чертом, оживающим «среди других игрушек на полу». Сюжет двоится – словно увиденный двумя разными глазами – окулярами, по-разному просеивающими свет. Если в банальном ужастике герою чаще всего страшнее, чем зрителю, то в творении Сороки эффект обратный: жуть покинутой взрослыми детской комнаты обволакивает читателя, минуя героя-ребенка – безгрешного и потому – пока – неуязвимого для пытающегося напугать его черта.

Ребенок знает черта, что ему? –
ему над лысым только посмеяться.
Он знает, что рогатый – это цаца
среди других игрушек на полу.

Черт облачен в шикарный пиджачок.
В руке его Пегас, и то – бычок.
Он блеет. Дым пускает из ноздри.
Над городом горит Звезда Зари.

Чёрт важно говорит: «Ты дурачок.
Вот посмотри – в руке моей бычок.
Я очень страшен и пускаю дым».

Ребенок потешается над ним.

Ребенок знает черта, что ему?..
А звезды катятся в предутреннюю тьму.

Облаченный в пиджачок, с окурком в руке, черт на протяжении первых полутора строф еще мало отличим от куклы или солдатика. Но уже с седьмой строки две точки зрения начинают стремительно разбегаться. Для ребенка дымящий сигаретой и говорящий черт не выпадает из порядка вещей. Для отягощенного жизненным и литературным опытом читателя – оборачивается мурашками по коже.

Есть еще и третий глаз – глаз бесстрастного странника, случайно проходящего мимо окна детской и, задержавшись на минуту, наблюдающего описанную сцену.

В «Тутыре» обнаруживается еще несколько стихотворений, на которых (как земля на семи праведниках) держится корпус книги. В целом, большинство стихотворений (часто это вариации на тему какого-то странного, степного фольклора) не оставляют впечатления обязательности, непреложности их появления на свет. Их запросто могло и не быть, если бы странствующий музыкант Сорока не решил устроить привал именно в этом месте, а под рукой у него не оказалось бы тростинки и дощечки для записей.

Листья прошлогодние серые. Вдруг – полетели.
Оказались воробушки.
Сели на ветку – дереву листва.
Разговаривали.
– Вот, – говорили, – весна. Снег стаял. Ручей. Лужа.
Солнце. Хорошо.

Собственно, и язык «Тутыря» местами не кажется единственно возможным для этой книги.

Возвращаюсь в дождливый апрельский день 2005 года, на презентацию прошитого ниткой сборника, и вспоминаю, как виртуозно в паузах между чтением управлялся Сорока с перкуссией – диковинными инструментами, на которых подыгрывал он песням Юлии Теуниковой. Трещотки, пуговицы на нитях. Варганы – не варганы, кастаньеты – не кастаньеты… Возможно, эта нездешняя музыка – и есть родной язык Александра Сороки, а русский – всего лишь более или менее близкий ее подстрочник.