Два стихотворения

ПТИЧКА ВЫЛЕТАЕТ

В фотоаппарате на столе –
семь кадров,
там в каждом ты, тебя здесь нет.
Есть стол, фотоаппарат, паркет,
и мякоть памяти, и я.

Щучьими глазами вверх, лежу, помню –
шум, ехал в плацкартном, постояв в проходе,
толкался в дверях почём зря.

Сдуру или по пьянке
кто-то кого-то развёл за полбанки.

Кровь с молоком, дева,
девушка, в смысле нежная,
на плечном коромысле кожа,
хрупкие губы и прочие кости,
помню, ехал я, дорогим гостем, в гости.

Разимые простудой, все мы тут птицы
невысокого полёта, летим туда,
уже не мы оттуда.

Свечение в вагоне-ресторане
способно к выявлению новых
наружных особенностей, выражений
на лицах неуёмных блюстителей хода
часов и местности.

Поезд следует из окольцованной столицы в Питер,
или из Питера в столицу, что хоть и не одно
и тоже, но из окна, ранним утром, очень похоже.

Только что туда,
сальный и пьяный,
мужик мычал на полке про блядей,
а оттуда – полупрекрасная недодама,
с тонкими ногами.

Нет многих слов
описать длинноту твоих ног.
Вазочку груди,
движение под тканью,
одно беспокойство волос.

Руки мясным маникюром
по купе порхают, об полки
бьются со стуком.
Объятья ног, упругое оживление
в животе. Жар.

Мне поздно, я хочу,
лезу в твои мягкие губы,
твоё тело, как свисток из гильзы.
Допил стакан и опустошил душу,
не душа, а отдушина.
Останки минут охватил рукой,
погоди, не уходи, постой.

Две ямочки выцелованы над сухим крупом,
подстаканник сухо стучит на связках рельс,
и на полу бутылки пива, а папироса в тамбуре,
всем бы жить так красиво.

Ещё папироса, и очаг возгорания – налицо,
про это предупреждал кондуктор,
и ещё что-то, неразборчиво, про случайные
связи, и о легко воспламеняющихся, кажется, детях,
и о том, что дальше Москвы (в Москву, знать)
поезд не идёт, и просьба
освободить вагоны.

Другая, дорогая, милая,
пора и нам освободить от себя вагоны.
Любое перемещение тела в пространстве
значит собой исчезновение для странника
предпространства и тел его обитателей.
Взлёт самолёта как взрыв окрестностей.

Наш праздник
подошёл к концу
путей, факир захлебнулся керосином.
Cведём же и мы матч вничью,
ну какие тут шутки.
Мой самолёт расправит руки-крылья
ровно через сутки.
Дверь на задвижке через минуту поддастся сим-симам,
а про океан и его штучки я говорил тебе
ещё прошлой ночью.

                   19 ноября 2001, 19 июня 2007

РАСТЕРЯННОСТЬ

Как принято, всё перепутал, переврал,
напялил колпак и живьём пошёл в мир.
Один на один, на голгофы скул, шарфов, и седин.

Слово за слово,
а всё не воробей,
никак мне не вырубить
окно, а не закрытую дверь.

Растерялся,
из кубиков слов
ничего согласного составить не смог
и потерял к себе доверие.
Кружился на работе у стола в стуле,
как блин комом.

Герои давно окопались в могилах
с улыбкой сутулой и головной пулей.
К ним себя не подложить,
не умер, как тут не жить?

Никем не объятный,
круглый, как мир,
сиди и не горюй.
Будь спокоен, как сыр,
oт тоски не умер,
как с тоски не жил.

Как не стать кинг-конгом
в городе шпилей,
скребущих заплёванное небо?

Банально завершение этапа,
ратник, всадник, сломя голову,
без кавычек вломился в вагон.
Звонит: “Уже еду, сейчас буду”.

Доберусь домой,
там всё позабуду.

              27 февраля – 6 мая 2007