Два дерева

ДЮМА

Дни были будничны и серы,
а ночи – синие, как шторы,
и мы вступали в пионеры,
как поступают в мушкетеры.
Потом нас портила крамола,
ну а кого не пронимала –
тот вырастал из комсомола
и шел в гвардейцы кардинала.
И мы друг другу поддаваться,
о прежнем времени грустя,
не начинали даже двадцать
лет, то есть молодость, спустя.

В ЛАТГАЛИИ

Круг судьбы замыкается редко –
и замкнуть его не торопись…
Город наших исчезнувших предков
называется Даугавпилс.

По нему прокатилась кроваво
и одна, и другая война.
На востоке – местечко Краслава,
а оттуда граница видна.

Диверсанты в сырых маскхалатах…
Нет, березки на пристальный взгляд.
И не видно столбов полосатых –
молча аисты в поле стоят.

У отчизны под боком ночуя,
в сердце чувствуешь легкий озноб:
и уснешь от ее поцелуя
и проснешься от выстрела в лоб.

* * *
Светлы виденья или мглисты,
сиянье или тень в углу –
мы неизбежно морфинисты,
нас всех положат под иглу.
И опиумный алкалоид,
исправно поступая в кровь,
волненье плоти успокоит
под наблюденьем докторов.

Что происходит с человеком,
когда он пойман на крючок,
и под его прикрытым веком
не виден суженный зрачок,
а медсестра попеременно
ему нетрепетной рукой
свободу вводит внутривенно,
и внутримышечно – покой!

Что если Тот, кому отмщенье,
не станет отличать существ
двуногих кровообращенье
от оборота наркосредств?
И, воздавая нам сторицей,
Верховный этот Индивид,
от нас незримую границу
стеной больничной заслонит.

* * *
Снаружи ни минус, ни плюс,
но стужей несет из подвала;
тот угол, где елка стояла,
особенно кажется пуст.

Как будто среди мишуры
мерцала, таясь, позолота,
как будто бы значили что-то
стеклянные эти шары!..

* * *
Тебе, наверно, страшно было, детка,
и больно, как от раны ножевой!..
Я вспоминал так нехотя и редко
тебя, покуда ты была живой.

И вот опять я просыпаюсь ночью
и думаю, не зажигая свет,
про отношенье точки к многоточью,
поставленному там, где оной нет.

Но ты меня смятенным и бессонным –
придуркам и лунатикам под стать –
могла бы сделать просто телефонным
звонком… Что нужды было умирать!

* * *
Город немеркнущий. Воздух проклятый.
Время, которое движется вспять.
Я возвращаюсь в родные пенаты.
Жизнь ли винить! На себя ли пенять!

Счеты закончены. Выдернут корень.
Нужно сподобиться без скулежа
где-то вдали умереть, как Печорин,
даже до Персии не доезжа…

Но возвращаюсь – с проклятьем сквозь зубы –
в царство камней и чугунных перил.
Так вот, наверно, влечет душегуба
к тайному месту, где душу сгубил.

* * *
Когда в моем саду в знак неразлучья
два мертвых дерева друг к другу тянут сучья,
я вспоминаю маму и отца,
не долюбил которых до конца.
Они могли прийти в ограду к сыну
кустом крыжовника и зарослью малины.
Могли бы старой яблоней и сливой
стоять в сторонке парою учтивой.
Могли переплестись в любви великой
смородиной и спелой ежевикой…
В моем аду, принявшем образ рая,
в моем саду я сам с собой гуляю.
И вижу в светоднях зимы и лета
два сцепленных ветвями силуэта.
Им не страшны ни зной, ни холода.
И я спилить не дам их никогда.