Девять стихотворений

НА ГРАНИЦЕ

                                             Г. Кружкову

           .Ноябрь, невеста в стеклянном гробу.
Просыпая крупу –
из подъезда – на свет – и наружу!
Ботинка носком – вот сюда – осторожно – слюду,
эту хрупкую лужу.

.          Все, тихо! Подходим к границе.
Граница в изысканной мгле.
Знакомая ветка висит в леденце-хрустале
и хрусталики ока ломают косые лучи,
словно спицы –

.           чтоб, руки расставив – как планер – по выпуклой глади –
– по тверди! –
скользил тихоход, а под ним – облака, набегая,
как дети, все ближе граница, все мельче
голубая, в морщинах, вода.

* * *
Пойдем туда, где реки тверды,
где от беды
не отбирают шнурки, ремень.
.         Там я буду тебе опора
.            я буду тебе кремень.

Видимо, нужен какой-то край
земли, воды,
где обрывается каравай,
.        где опадает дверь.
.           Скоро нас будет два, нас будет две.

Ты раньше меня пришел, и глаза открыл.
Над тобой тотем
молчал – сиял волчих созвездий круг,
.         и посреди горел
.            желтый огонь. Долго ты был один, затем

(один – и сквозь стрехи пихт
смотрел наверх на
нетронутый кобальт – черно-лиловый снег –
.         рваных небес края)
.            затем появилась я.

Пойдем туда, где, будто выпал снег,
звезда нема,
и музыка, губ гармонь
.        немы там, где откос небес –
.            там, увидишь, ты станешь опять кремень.

В черной коробочке тверже алмаза лед,
он оставляет след,
Господи, на Твоей шкале –
.        талой воды алмаз,
.             наискось падая, гаснет, сгорая в лес.

* * *
Как ни царапай сердце лес – в лесу
нам жить теперь, друг мой.
На отчужденья полосу
приду я, как домой.

С волками я молчать, и ты не выть,
и ты учись молчать.
По-волчьи знать, по-птичьи пить
и больше гнезд не вить.

КОНЕЦ МИФА

Остались Маша, и Сережа,
и Оля.
Бабушка и ты.
А голос крови – он все реже. А больше кто еще? Никто.

Остался только голос края
неназванного,
где без слез
она летит, как будто знает, сквозь трудный воздух-плексиглаз –

душа
случайная родная
услышала невнятный зов –
а ночью звезды собирают в корзины из горячих лоз.

В ПОЛЕ

                                  А. Сумеркину

Пришей пуговку    обметай петельку.
Стоит пугало    среди поля
как само себя    видит в телеке.

Мимо трейлеры     фуры, тракторы,
трАх-тах, трАх-тах-тах     мотороллеры,
– а в фарватере     в пыльном ветере

стоит пугало     пять пуговок:
одна в две дырочки     три в четыре
а одна с обломанным уголком     от наволоки.

После полудня     туч наволокло –
наволок волов     всадников голов –
на восток несет     стадом войском.

Как пажааалустаа     – эхо донеслось
ворон кинулся     Но не пролилось ничего –
поле сжалось да     лес придвинулся.

* * *
Треножник мой, качаясь на болоте,
немыслимый на месте
посусветней,
застигнутый в неначатом полете
меж тиной и галактикой соседней,

треножник мой, колеблемый в осоке,
в печали камышовой,
тростниковой,
не замшевый, не, как они, высокий,
но, как они, тревожный, нетолковый,

треножник мой, с повадкой неземною,
как мыслящий, качаясь
над трясиной…
Не можешь ты расстаться не со мною:
с угрюмым светом, с песнею осенней.

К СЕВЕРУ

.  не оглядывайся как прокричит
триста семь триста следом восьмому перестраиваясь в длинную
V с  острием  к востоку
.  запятая
.     под мокрым  плащом  громового оттенка

забывая
.                теплую в чаще утробу пруда
уже
.         каждой осенью под колеблемым  панцирем ряски
               .    вздымание звездчатой  изумрудной
.                                  дрожание слизи

.  не раздумывай где зимовать  зимовать
отзывается  триста девять последний в ряду
о сквозной треугольник Паскаля   дай пойду посмотрю еще раз
дай сочту
.          все три тысячи тундровых гуру

НОВОЛУНИЕ

Вот и взошло
тусклого золота выгнутое из ножен
вынуто
как и обещано, слева,
выложено по черному ситцу.

Вот и покрылось,
как и завещано,
гласными всеми что есть именами,
вот и раскрылись,
рассыпались по небу святцы.

Вот и неважным
стало: «никто мне не нужен».
Ходит волной за стеною
смутно знакомое, слева, бьется, как о волнолом,
но слово какое случайное кажется: «сердце»!

Вот наклонилась,
в узкое горло жизнь пролилась —
но ничего не наполнилось
и наполовину
не сдвинулось, не изменилось

с нашим приходом-уходом —
тварью небесной
легкой-тяжелой, с бурым ли алым ли крестным
тусклым исподом
с такой-то судьбой ли укладом.

Что означало
«верю», к примеру, «не верю» —
если всю темную билось о волнолом,
в непрозрачную стену, но выгибалась, не
поддавалась стена
дома с единственной дверью?

ЛУНА

какая нынче! будто жар у ней