Человек человеку спина

* * *

I.
Музыкой стань, драгоценный твой лед,
слово расплавь, мой порыв неотсюда;
в сердце – заслонка от русских тенет,
Райнер Марину светло оттолкнет
всей полнотою сосуда.

Станет, не станет нестрашной грозой –
речь мезозойна, от прочей закрой
слух, только к ней продлеваясь лицом.
Близкое небо над Череповцом.

II.
Слово стоит с молодым поплавком,
с белой блесной в кистеперой губе,
рилькевский мертвенный свет ни о ком,
верю ему – и не верю себе,

в сторону смотришь – на все, что не я,
верю всему, что не я, что не ты:
преображенная речь-полынья,
честное дно, письмена темноты.

III.
                                       Ты темная личность…
                                                              Денис Новиков

распростер в познанье ночной шатер –
только, мой доверчивый, и видали;
а внизу алмазы, неробкий хор,
ограняясь, оду поет детали:
ясен-ясен белый себе отцу,
черен черный, как ты ни пестуй сына;
будь блажен, огонь моему лицу,
человека темная половина,
что небывшим акмэ идет-гудет,
точит зуб на скрывшееся в минуте:
озаренья блик между всех тенет,
невеличка-спичка придонной жути:
осветила, спела из белой мглы –
зэцкий рот в коронках, всем лыбам лыба;
не хочу в дневные Твои углы,
дай усмешку дна – и за то спасибо:
за вагон необщий, ограду рта
с неалмазным запахом перегара;
отправное чертово «никогда» –
перелезший дух, заполярье дара.

* * *
человек человеку спина в драгоценной обиде
гулкий череп ночной на бессонный закрытый засов
исчезая звенит перспективы не видя
и не знает что выйдет как песенный витя
чтобы музыкой стать через пару часов

той что в лобной пропела кости – и собой перестала
стала к свету лицом – вот и все что осталось от слов
в ней живут не дошедшие до пьедестала
невключенные слиться бредут непрестанно
под обложкой бессмертья в один нерасслышанный зов

фолиант оживает
имен разрастается рощей
поджигает его до небес повелительный росчерк
как ты там в бестревожном обмане своем
и всю ночь тишина подожженного рая
бдит в окно на немецком наречье играя
неуемным больным фонарем

завтра дым отлетает на дальние мили
человек – безымянная гладь на затянутом спиле
симфонической боли своей полубог
а оглянется – вовсе не свет никакой на пределе
лишь по следу дойдя сумасшедший стоит у постели
с оброненною бритвой у ног

ОТБИРАЮЩЕМУ

I.
– свет, – произносит, она произносит: свет
дом стоит свет горит и не больно огню
– вход, – произносит, а выхода нет как нет
с места, клянется, не двинусь не изменю

часто пишется «стыд» а читается правильно «ты»
видишь фото на стенах взыскуют моей чистоты
строгий прищур вверху – незаемной строки

снимут фото со стен как минутам ни лги
и оставленный сдержит лицо
средь просторов и сёл всей родны широки
с четырех запаленной концов

– бог, – произносит, – все он, – произносит, – бог
с корнем вырвавший гвоздь не отдавший плаща
видишь средь стольких билетов один иссох
вымок второй и некому возвращать

так и буду кружиться чумна и с разлукой на «ты»
даже бродский на стенах взыскует моей маеты

им исписано всё кто тут жил до меня
в этом имени звон черепной
среди съемных углов сколько их ни меняй
больше нет моего как ни вой

– речь, – произносит, она произносит: речь
стану именем новым и жизнью иной
сына обратно не выплакать
что стеречь
слово идущее лесом огнем страной

мину хорошую мой близорукий
глядь
в зеркало чаще – чай не метеор в окно

фото – падать
подбитым крыльям – опять летать

пламени отнимающему – все равно

II
                      …в мерзкий мрак в отвратительный хаос
                                                                                             Лев Лосев

через два на оставленном снова цветы и трава
то что было – в огне
то что стало – в окрасе военном
и становятся большим не звуком не смыслом слова
а гудящим и к Богу жужжащим двоеньем
никогда не со мной наравне

где Ты был опустивший на миг в поучительный мрак
чьи ладони поил в этот час отчужденно и чисто
а спасала не вера в Тебя и не друг и не враг
только ждущих имейлы и ровные стопы бумаг
мелким бисером аккуратиста
никогда не с Тобой наравне

с кем Ты был пробежавший палимо по хрупкой траве
птицу чью ненадломленной вере учил
перестукам эзоповым брайлевым точкам
а срослись позвонки не от долгой дороги к Тебе
не от времени не от побед
от латанья дыры одиночной

снова штопает рану дневной человек
чтобы снова во тьму –
дать отчет о последней минуте

и сидим и глядим исподлобья

как мучитель на лысину ссавший и зэк
через годы
в кафейном уюте