Автопортрет

АВТОПОРТРЕТ

Спать в доме легли – и лежат, как снег.
Поздно пришед, никого не бужу.
В зеркало гляну, не зажигая свет,
будто не возвращаюсь, а ухожу.

Землистый, словно лицо земли.
С укором глядит в старом халате мгла.
Морщины мои рябью легли
на гладь ночного стекла.

Был я волк, утекал как волк,
и, как вол, тянул ярма обода.
Жесткий, как шлак, стал как шелк –
неужели уже навсегда.

Не времени и не себе – так, никому
говорю: что я? кто я такой?
Устало руками по лицу своему
шарю, как слепой.

                                     2000

МЕРТВЫЙ СЕЗОН

Остылые камни в соленых зализах,
где дышит, как сердце медузы, волна.
Ямайские негры свои вокализы
в отеле моем исчерпали до дна.
Сезон умирает. И вздох саксофона
воспринял антильскую форму души.
(Как некогда мрамор в античную форму
за так облекали в афинской глуши –
когда виноград повалили в давильни,
и агнцев закланье, не имущих зла,
для свадеб свершилось, оббиты оливы,
и тминным туманом прохлада легла.)

Здесь юг – но Европа. Тропической неги
рус, янки и англ очень просят подчас.
Заместо цыган музыкальные негры
свингуют, сверкая белками, для нас.
Снегами Норильска, Кируны, Аляски
работа лежит на лежащих у вод.
А белым трудягам так хочется страсти,
чтоб двинуть в нормальный кураж и завод!

Теперь же усталой ямайке отрада –
гастрольному чесу до мая капут.
За стужу «сайбири» коктейли прохлады
они, завернувшись в хламиды, сочтут.
И вот, как крестьяне, убравшие поле,
сидят у огня в тростниковом шатре.
И музыки тихой, родимой до боли,
услышал я доли в пустом кабаре.

Видать, только кошки бывают – экзоты.
А чувств – сколько? пять? человеку дано,
какие вливает он в ноты, как соты…
А может быть, только одно.

                                            2001

* * *
Страшно начать –
снова слова по слогам мычать.
Но – немому охота петь!
Вот раскроет свой рот тетрадь –
и станет скрипеть,
как дверца сарайки, где жизнь жила,
геранями куры цвели
и розовели козьи сосцы.

А ну как теперь там – мерзость, зола,
окурки, огарки, шприцы?

                                декабрь 2005

ЛЕДОХОД

У клуба драка просто так
под музыку из окон настежь.
Наш, охрой крашенный, барак
Поддат и счастлив.

Вовсю весенние дела.
Подросток, пасынок соседа,
вдыхает запах от седла
девичьего велосипеда.

Тут и река пошла.

                    март 2006

* * *
Новые ходы и коды
и гигантских торжищ небосводы,
племени младого кодлы,
незнакомые себе самим.

Втайне упорядоченный дым.

Платы требуют приемов пайки
новых – новые; новейших – веющие
пустотой межатомных пространств.

Как зверей, нас приручают вещи.
В них уже мерцают ум и страсть.

Время паки довернет и паки
точный этот винт. И пайки
в тюрьмах станут смачны и тучны.
И до патины дозреет накипь
временем, окисленным на ны.

Сущее антично, баснословно.
И трава забвения – слоновой
костью отвердеет,
ибо время
древних хроник сор
вдавит слой во слой. Порода в нас
в профиль откровенней, чем анфас,
не с того ли, что литограф некий,
фоном сделав облацы и реки,
печатлеет извека во веки
очерк-профиль –
росчерк новых рас.

ПАРА ПИВА

Светоносная жилка
иссияв, прогорает,
не пружинит пружинка,
кассы не собирает
в чуть за тридцать танцорка.
Это старость, девчонка.
В за-пятнадцать совместных
не брыкает женилка.
Если сердца трехтонка
возит пять,– на машинку
не надеешься шибко.

Так меж пивом и пивом
в сквере тихом и пыльном
сигарета воскресных
мнений частных витает
сизым дымом дешевым.
И, двоим, хорошо им,
хорошо, интересно.

В данной точке покоя,
всем волнам когерентной,
есть блаженство такое,
универсум момента,
что стоят эти двое,
как на пике Победы.
И течет метанойя
беседы.

                июль 2003