Аркадия
ОТ АВТОРА
Предлагаю вниманию читателей первые 17 стихотворений своей новой книги «Аркадия». Всего в книге их 33. Благодарю «Интерпоэзию», предоставившую мне возможность напечатать такую большую подборку, и надеюсь на разрешение завершить пубикацию книги в следующем номере. Это путешествие по райским местам, встречи с древнегреческими, ветхозаветными или новозаветными персонажами, а также с героями дантовского Рая.
1. Пролог
Случилось – заплутал.
Лес ветви заплетал
и корни дыбил.
Страх душу выпил.
Зря (голос чувств умолк)
пантера, лев и волк –
втроем, поврозь ли –
кружили возле.
Ничем не соблазнен,
я был – ни явь, ни сон –
и слеп, и слаб, но,
сверкнув внезапно,
ночь повернула ключ –
звезды зажегся луч,
и, в строки вжатый,
возник вожатый.
2. Рассвет
Небесные края
возделаны стремглав,
когда рассвет, поя
и вспаивая, прав.
Белеет парус, о!
Смочила кисть заря –
таможенник Руссо
ведет учет зверья.
И остро – угль и угль –
зеленый взгляд в упор
являет жала джунгль
и норов хищных нор.
А рядом рыбарей
вся в водорослях снасть –
святее всех зверей.
И отдыхает страсть.
3. Пир
Источник чистый,
и все заботы –
хлеб золотистый,
сыры и соты.
День беспорочный.
Чтоб жизнь не гасла –
алтарь цветочный,
в сосудах масло.
Вино в кувшинах.
Разубран стол наш.
Разборчив в винах,
свой килик полнишь.
Олив цветенье,
огонь, отвага,
к богам почтенье –
все наше благо!
4. Жираф
Бесшумно, в тапочках ли бархатных,
из сонных грез воспряв,
он выкроен из клеток шахматных,
рогатый граф.
Он долго пьет, в поклоне свесившись
над лужицей простой,
а после, ломко в небо ввысившись,
стоит. О, стой,
как изваяние балетное,
под синевой творись!
Идея шеи абсолютная
простерлась ввысь.
Нога танцовщика, стоящего
на четырех руках
и тапочкой листву жующего, –
ты есть жираф.
5. Флейта Марсия
Врачевать – не дурачить,
повседневный язык
песнопеньем иначить
и лопатить, впритык
к темноте чернозема
лопоча, лепеча,
добывая озона
чистоту, горяча
кровь, – от браги косея,
в кривизне своей мудр,
Марсий, весь я в росе я
нарастающих утр,
из небесной аптечки
вылетают вослед
пенью Марсия птички
переливчатых флейт.
6. Вразумление юноши
Пей, но в меру пей, не хлюпай
без конца, иль поздно я начал
наставлять тебя, отрок глупый?
Эх, засудачил.
Только не смеши богами
с плотскими телами, ей-богу.
Если пьян, иди лучше к маме.
Помнишь дорогу?
Не гордиться ей сыночком,
что такой стыд и срам слюнявит.
Ты прикрой голову листочком
фиговым – на вот!
Или не ленись – работай
мозгами, чтоб не льнуть к заразе:
человекоподобный бог твой –
верх безобразья.
7. Вдвоем
падает яблоко
следом поодаль
яблоко падает
ночь непогода ль
светится зелено
медленно гаснет
зелено светится
ночь ли ненастит
обняты спрятаны
спят они спят они
спрятаны обняты
первые опыты
там холоднее чем
в доме ничейном
чем холоднее там
тем горячей нам
8. Бегемот
Горою вплюхнутость сама
в родную жижу,
я весь – не твоего ума,
и Бога вижу
хребтом, клыками, животом,
розово-смурой,
сине-зеленой, и притом
стальною шкурой.
Полдневным высвечен лучом
в Господнем доме,
я верх путей Его, о чем
не знаю в дреме,
разлапый корифей рытья
в грязи разливов,
гигант библейского литья,
ревущий: «Иов!»
9. На курорте
Сначала полунастоящий
и путающийся в плюще,
потом лепечуще летящий,
лепечуще, щебечуще…
Пока Швея, склонясь к лиману,
выводит солнечную вязь,
он принимает жизнь как ванну,
в шезлонге полуразвалясь.
Он смачно яблоко вкушает
и Еву потчует свою,
и змей парит, не искушает,
запущенный в его раю.
С брелком на загорелой шее
сидит, покорное Швее,
бездельничающее щее,
блаженствующее щее.
10. Анакреонт
Не крикливым выскочкой –
явлен мне поэт
с виноградной кисточкой,
источая свет.
Машет ему лапочкой
над жилищем дым,
и ныряет ласточкой
ласточка над ним.
Воздух человеческий,
что ни шаг, то вдох,
лирик древнегреческий,
босоногий бог.
Виноградной косточкой
ты не поперхнись –
прогуляйся с тросточкой
и домой вернись.
11. Черепаха
По-юношески, вплавь, изящно –
змея под панцирем-щитом,
вся – выпад зрения разящий,
с прорезанным улыбкой ртом, –
из глуби вод, по восходящей,
из водорослей, проблистав,
выносишься – и зной палящий
объемлет жарко твой состав.
Смотрю, уже единокровен
медлительности, и сполна,
с лихвой мой взгляд к тебе прикован,
когда на троне валуна
меж двух скорлуп ты вроде сердца
ореха грецкого, с лицом
усталым царственного старца,
отягощенного венцом.
12. На равнине рая
Росой облюбованный луг.
Как с плеч долой ночь…
К вожатому, оглядясь вокруг,
я обратил свою речь:
«Не сбиться бы, братец, с пути,
ведь разум мой спит
в необоримой беспечности.
Не грохнуться бы с копыт,
попав на такую стезю!»
И только что вскок
приплясывавший или вовсю
смеявшийся, он изрек:
«Рай ровен. Куда ни ступи,
ни глянь – всюду рань
ранехонькая. Росой кропи
счастливую глухомань».
13. С Франциском
Пока передо мною слава
земли: огни костров пастушьих,
или вулканов не погасших
базальтовая лава,
или ресничное свеченье –
ребяческие лица в хоре –
росы, и братство плоскогорий,
и рек-сестер реченье, –
пока стрекочет сердце строчки, –
флотилия гусей летящих,
мальков ли филигрань в слепящих
лучах, – я с этой точки,
пока не досмотрю, не сдвинусь, –
парад деревьев вороненых,
и небо звезд неоскверненных,
и всех цветов невинность.
14. Жонглер перед Марией с младенцем
Подбросить апельсин
в небесну синь,
за ним седьмой, а следом третий,
мозг жизни дольчатый,
кометы рыжих междометий,
ты их невольник, ты невольчатый
любви – подбросить и ловить,
и ломтик ласки улучить.
Подбросить апельсин
в небесну синь,
за ним шестой, а следом пятый,
явь непочатая,
младенец вмиг розовопятый
разулыбался, в небо падая
из материнских легких рук,
святого безрассудства друг.
15. Любовь
Пока эти двое идут,
не помня зачем и куда,
взят первый редут
и дрогнули невода.
Пока воздух светел и пуст,
поодаль, не видящий их
в истерике куст
забился и стих.
Кто жизнь так усердно творит?
Стемнеет снаружи – смотри,
как свет озарит
раковину изнутри.
И будет стоять бастион,
под стрелами молний, в дожде, –
Святой Себастьян! –
неведомо где.
16. Песнь Песней
Всё, что есть на «л» – луч, любовь ли,
лилия ли, лань лесная, –
всё подобно сладостной ловле.
О, лови меня, оттесняя
к той ложбине… А эта стая
вздохов ли, облаков ли
надо мной! Надо мною будь, нарастая,
жарче крови и крепче кровли.
Обними меня! Кедр ливанский
несоизмерим с тобою –
так силен ты. Твоею лаской
не насытиться. Пусть тропою
зверь крадется, готовясь к бою,
перед самой оглаской, –
твой язык… А теперь огласи трубою
плотский пир с беспощадной пляской.
17. Творчество
Решимость, равная нелепости –
исчезнуть, чтоб явиться миром:
луна, вращает пальма лопасти
под ветром, точно это мельница,
поэт бежит Гвадалквивиром,
пес метит местность, лучник метится,
летят стрижи, дымятся пропасти, –
виждь, это даром.
Леса, как воины и крепости,
стоят под громовым ударом,
стать львом в оскаленной свирепости,
мечтой, что мается и мечется,
счастливым сном, ночным кошмаром,
в конце концов вочеловечиться –
зачем? Теперь шагни без робости
и стань простором.