Тот самый мир

НАШ ГАЗОВЫЙ ЗАВОД

Отец, ты оставил после себя
лучший в мире газовый завод
в тот год,

рельсы,
ведущие сквозь двери пакгаузов,
дымоходы, дом,

в котором мы жили, краски
каменного угля, пепел
и дым,

покой и травяное лето.
Травы буйно растут, заглушая
все вокруг.

ПОД ЯБЛОНЕЙ

Был час восьмой и слишком мягко
и тепло для осени. Я пришел домой
и вижу: под яблоней стоит садовая скамья,
как будто для меня.

Я сел на ту скамью.
И я смотрел,
как наш сосед в саду копался,
как мрак из-под земли поднялся,
а свет, став глубже и синей,
повис на ветках яблони.

И как-то постепенно
здесь стало слишком хорошо,
чтоб правдой быть. И все дневное
исчезло в свежескошенной траве
с игрушками, разбросанными в ней. А в доме
смеялись дети в ванной
и смех их доносился
сюда, где я сидел у яблони корней.

А после я услышал взмахи
гусиных крыльев в небе, следом –
услышал тишину
и пустоту.

Счастливый кто-то подошел ко мне –
а это ты была. Ты села
под яблоней, на редкость
мягкая и теплая и слишком
близко для наших лет
придвинулась ко мне.

МЕРТВАЯ СОБАКА

Моя собака умерла.
Она отправилась туда,
где будет жить теперь, чтоб смерть понять.

Ее тело можно сравнить с гнездом
временного пребывания невидимой
птицы – посланца вечности.

Лично я так не думаю, но все же,
когда собака умирала,
что-то выходило из ее тела,

а я смотрел и видел: она жива
и спрашивает меня о чем-то – моя память
крепче меня самого.

Но то, что любило меня, ушло.
Я выкопал яму, положил туда часть
себя и этот вот стих.

Моей собаки больше нет нигде –
и так каждый день.

ЧТО ТАКОЕ СЧАСТЬЕ

Оттого что счастье – это воспоминание,
оно существует, потому что
обратное тоже верно.

Я вот о чем: оттого что счастье нас
помнит, оно преследует нас,
и поэтому мы от него убегаем.

И наоборот: мы
ищем счастье, потому что оно
прячется в наших воспоминаниях, и

наоборот: счастье
должно где-то быть, потому что
мы помним себя в счастье, и оно это запоминает.

УХОД ДОЧЕРЕЙ

Им надо было уходить. Я это видел
по их лицам, которые постепенно превращались
из детских мордашек
в лица моих друзей.

Я чувствовал запах курева, когда они меня целовали,
вдыхал запах их кожи и волос – они уже не для меня
существуют, не то что раньше –
когда у нас еще было время.

Мир томлений, счастья, боли и грусти
рос в их комнатах,
в которых они собирали на вынос
свои воспоминания.

Они ушли. Я смотрю из их окон
и вижу тот самый вид, тот самый мир
двадцатилетней давности –
когда мы здесь только поселились.

ДНЕВНАЯ И НОЧНАЯ ВОДА

Днем вода светло-зеленая, светлей,
чем лес, светло-голубая, светлей,
чем небо, светлей, чем все мои слова о ней.

Луна восходит: вода черней,
чем лес, что выглядит серым, черней,
чем небо, тоже серое. Луна
падает в воду серебряным гульденом
из копилки поэта.
Облака, торопясь, закрывают луну –
и все исчезает.

ДАВИД

Скульптуры не ваяют,
«их высвобождают из мрамора»[1]
такими, какими они уже были

(в безветренном июне, на белом
необитаемом острове в зелено-голубом море),

и правда, он нашел великолепный камень,
а под его кожей совершенную машину
разума, мышц, сердца,

и никаких усилий, никакого волнения,
пережитого когда-то или возможного в будущем, –
осанка и равнодушная сила

миллиардов кристаллов –
совершенная копия юности.

ВЕСЕННЕЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

И этой весной речь пойдет о тебе,
хоть я постепенно устаю
уставать от дождей,

ветра, обманчивых клочьев
голубого между облаками,
мутных обещаний
конца холодам.

Я знаю, что все-таки
тебя люблю, с утомительной
бесцельностью

птиц, которые
кружат и кружат
над землей
под дождем и ветром.

В ГРОНИНГЕНЕ

Ты в Гронингене, но ты
здесь не ты, а – белое пятно,
стихотворение в этом городе,

куда ты годами приезжала, из которого уезжала,
сквозь вечный солнечный свет, вечный дождь
и вечный ветер, пока не остановилась
и не прочитала этот стих.

Ты приезжаешь и уезжаешь.
Между нами ничего не изменится, и я останусь
белым пятном.

                                               Перевод с нидерландского Елены Данченко

[1] Известное изречение Микеланджело. – Прим. авт.