Status loci

РАССКАЗЫВАЯ

Рассказывая случаи из жизни,
наш брат всегда готов переборщить
и рассказать всю жизнь; поспрашивай
за огненной рекой, за Флегетоном, –
не повстречалась ли моя душа,
клекочущая в поле озарений,
какой-нибудь из тамошних теней,
и если да – что делать с этим знанием
и с клекотом, не слышным здесь, сейчас.

СЛУЖЕБНОЕ

не тратиться бы не трепаться
не стаптываться
с пространством холодными пальцами
не сталкиваться
оставить надежду на входе
на пристани
не помнить о холоде в хорде
и пристально
овчарку водить по взрывчатку
по станциям
незримым бросая перчатку
инстанциям

ГОРОДОК

В медных котлах, где возгоняются ароматы
Шиповника и лаванды, жасмина, дрока,
Чудеса совершаются с февраля или марта.
Прихорашивание порока – такая морока.

Мимо Грасса опять прокатывается война,
Временный житель, может быть – небожитель,
Размышляет: ничего не надо поднимать со дна,
Разберется, коли руки дойдут, Вседержитель.

Житель задумал составить энциклопедию желаний,
Запаха яблок, сельди, сирени, водорослей, шинели.
На балконе нашего моря, зарею ранней
Убеждается он, что небеса потускнели.

Облачко умчалось на запад, за океан,
Там ему крепчать, сыпать дождем и пеплом.
Разрастется экран, вконец перессорится клан,
Пьесы движутся по знакомым петлям.

Император здесь шел за повторной славой,
Сорванец за оградой девиц срывал поцелуи,
Мастеровые наверняка кичились своей отравой,
Ссорились, Вседержителя поминали всуе.

Над пределом Атласа кружит боевой аппарат.
Пожилой генерал спасает нацию от депрессии.
Временный житель, высших наград лауреат,
Размышляет в провинции о таинственнейшем процессе

Возгонки взгляда, легкой линии плеча, аромата травы –
В спотыкания сердца, озноб, перебои дыхания,
В отчаяние, овладевающее той областью головы,
Что отвечает за усвоение знания.

Выйти в лавку – тяжеловатый запах разноцветного мыла
Преследует в переулке и вниз по склону.
Было, бормочет идущий, было, было, было,
Все начиналось со стона, движется к стону.

Лодка скользила в протоке, книжка отброшена на скамью,
Родинка темнела у выреза сарафана.
Проводник разносил чай. И шинель твою
Кто-то прижимал к лицу во всю ширину экрана.

PIAZZA SAVONAROLA

Феррарой ли, ограненной Моденой,
слоняешься, отпущенный поденной
повинностью, сомнительно бездонной,
отписанной по ведомству затрат,
взирая, как сухой Савонарола
замешивает толпы с пьедестала
радетелем высокого престола,
порой и сам предстательству не рад.

Зачем, Савонарола, саламандра –
бормочется навязчивая мантра –
испытываешь твердость минерала
неупасенных, черствых наших душ?
Вожак перезревающего плебса,
воитель плача, ускоритель плеска,
когда живое подцепила леска –
тащи, но осторожно, не разрушь.

Прислушайся – рождается Венера,
втекает нерастраченная вера
из-за седла Большого Сен-Бернара
под темный капуцинский капюшон.
Кузнечик, угловатая цикада,
взмахни рукой – лукавый носит Prada,
но лучше… лучше взмахивать не надо,
замри, как отстраненный камертон.

Над площадью парит воздушный замок –
приют героев, благородных самок;
сатиров и поэтов спозаранок
не добудиться вечности самой,
там с потолка поглядывают боги,
подмигивают нимфы-недотроги,
и для пиров готовятся чертоги,
подмерзшие неведомой зимой.

Моденой ли, отравленной Феррарой,
слоняемся необрученной парой,
где в сумерках посверкивают фарой
птенцы полуотмытых школьных парт –
их бициклеты пролетают сворой,
свободою подкованные скорой;
бойница кружевной закрылась шторой
и вывесила герцогский штандарт.

Феррара, заведенная пружина,
оазис, послабление режима,
ты что угодно, только не чужбина,
ты книга, переписанная впрок
и поданная лапой Гутенберга
для чтения в условиях побега
до окончанья пепла или снега,
до срока, что примерил бы пророк.

АЛЛЕЯ

каллистемон лимон жасмин
жасмин лимон каллистемон
среди цветов бредешь один
бредешь но держишь нужный тон
держи свой курс на аромат
держи свой курс на вкус на цвет
ибискус был лимон гранат
лимона нет граната нет
держи свой курс на райский сад
средь каперсов и терна кущ
но этот тонкий аромат
неуловим он всемогущ
но этот тихий камертон
и даже может не один
жасмин лимон каллистемон
каллистемон лимон жасмин

УТРО

Раз в триста лет находится отшельник
и ворон на отшельника. Раз в триста,
нет, в тыщу лет, находится ломоть
увесистый – его приносит в клюве
казенный ворон. Скажем, черный ангел,
назначенный присматривать за тем,
кто по утрам не ведает в пустыне,
с чего начать, умывшись у ручья,
день дармовой. Счастливый день студеный.
День жаркий, день дождливый, грозовой –
ломоть случайной, ненасытной жизни.
Итак – рассвет, журчание ручья
в промоине навстречу Иордану –
и ворон на подлете. Вот его
привычный груз. И можешь быть уверен:
для ворона день даром не прошел.

ЧЕТВЕРТЫЙ КУРИЛЬЩИК

Четвертый курильщик, пятый, следом за ним
череда таких же – трубка, гримаса, дым.
Вспоминается, что в сердцах сказал аноним:
хорошо умирать веселым, молодым.

Хорошо разбирать на линии, на кубы,
на цилиндры, шары, на конусы или щели
груди, бедра, ягодицы и лбы
выпирающих из любой постели

фигурантов эпоса, обитателей лабиринтов
и задворок рухнувших цивилизаций –
резаных в мраморе, в бронзе отлитых,
соблазняющих связаться

с временами, где времени нет, где кудрявы лобки, подмышки,
где беспечно пыхтят сатиры завезенным впрок табачком,
где девчонки уже не девчонки, мальчишки давно не мальчишки
и художник прикидывается дурачком.

STATUS LOCI

в тот день мы поссорились
кажется снова из-за детей и я
выскочил из дома с ощущением катастрофы
бродил по городу подальше от привычного ада

стоял густой туман он накрыл
только что построенную железнодорожную станцию
заросший клещевиной тамариском и дурманом пустырь где позже обоснуется
квартал жилых башен
отдельно стоящие деревья вдоль дороги ведущей к морю
улицу особняков в окнах которых бывало отражался закат и казалось
что это цепочка пожаров после ракетной атаки

все исчезло видимость абсолютный ноль я не различал даже того что под ногами
точь-в-точь как в снегопаде на леднике адыгене в страшном семьдесят шестом
далекая черная скала висела тогда соринкой в глазу
и так же как тогда
царила хлопковая тишина

я не видел ничего кроме тумана
и невидимой тебя где-то в близком далеке
но еще теплилась частота девятьсот мегагерц
подавал признаки жизни беспроводной протокол передачи данных
сохранялись надежды на помехоустойчивое кодирование
на коррекцию ошибок

я набрал home и услышал да
твой голос глухой под стать беспощадному туману
туман сказал я
густой туман
я ничего не вижу
кроме тебя
ты молчала

счастье что тот день все-таки кончился
остался только туман
захлестнувший чашу нашего обитания
в памяти моей остался