Сны о жизни

* * *
Ветер памяти дует сильнее,
выдувает дни и недели,
выдувает сны и событья,
выдувает даты и чувства,
и туда, где темно и пусто,
возвращает первые звуки,
золотые запахи детства,
где меня находят в капусте
или аист приносит – неясно
и неважно пока, откуда
и куда – игрушки и люди.

Вечер дышит полынью и мятой
и парным молоком, и дымом –
это первые желтые листья
преют в первом костре несмелом,
и крапивы крутое пламя
терпеливо теряет силу,
и урюка янтарные бусы
высыхают на плоской крыше,
а в тарелке косточки плачут
огорченным вишневым соком:
разлученные с ними вишни
в медном тазе кипят послушно.

Лето плавно впадает в осень,
с тонкой талией балериной
кружат желто-черные осы
над пушистой сахарной пенкой,
что снимает серебряной ложкой
молодая живая мама,
а другой своею рукою
гладит кудри мои льняные.

Потому ни муха-крикуха,
ни оса – меня не ужалят,
и гусыня не клюнет в темя,
и корова не забодает,
не пристанет ко мне зараза,
даже Баба-яга не сглазит,
даже молния не вонзится,
а змея – в ужа превратится!
Ничего со мной не случится,
пока мама варит варенье,
пока сладкой пенкою время
в голубой пиале хранится.
Ничего со мной не случится,
ничего, никогда не случится,
кроме жизни! И та промчится…

* * *
                          Если выпало в империи родиться,
                          Лучше жить в глухой провинции у моря.
                                                                          И. Бродский

В глухой провинции у моря
так глухо ухают снаряды,
и настигает зов сирены
не мореплавателя грека,
а сухопутную – меня.

В глухой провинции у моря,
в песчаном городе нарядном,
где предсказанья неуместны,
поскольку вымерли пророки,
а дети вырастут в солдаты:
народ и армия едины
не в той империи распада,
а в этой маленькой отчизне,
где Отче – из изгоев местных.
И потому – привычка к чуду
спасает Бога от забвенья
в его бессмертье безысходном.

В глухой провинции у моря,
где мало суши, много моря,
и где в одном из трех вода
слезы сиротской солонее,
и потому в нее нельзя
нырнуть. Но можно окунуться
в густую соль тысячелетий
и сразу выскочить на берег
своей привычной пресной жизни.

В глухой провинции у моря,
где танцевала Саломея
над головою Иоанна,
точней, над блюдом с головою.
И этим жертвоприношеньем
греховной Ирода любви,
и жадной, сладострастной пляской,
ее смертельным вожделеньем –
мир и доныне возбужден.

В глухой провинции у моря
Не спит Стена воспоминаний,
и терпеливо принимает
желанья, жалобы, молитвы.
Но сей языческий обряд
не унижает славы Храма,
разрушенного не навеки,
а лишь до времени Суда,
до искупления, когда
давно обещанный Машиах,
от газовых очнувшись камер,
отменит беды и обеты,
и праведников воскресит.

В глухой провинции у моря,
где потные рубахи страха
беспечно сушатся на солнце,
а благодарные деревья
растут на раскаленной почве
от скромной капельки воды.

В глухой провинции у моря,
где нужно стать таким отважным,
таким доверчивым и мудрым,
как эти сабры[1] молодые,
с их добродушною улыбкой
и автоматом за плечом.

Они здесь выросли и знают,
что в жизни все в конечном счете,
как в Пурим, кончится весельем,
и карнавалом, и салютом
игрушечным и безопасным.
Как в Песах — манною небесной,
не говоря уже о казнях
египетских – для всех врагов.
Как в Хануку – нарядных свечек
свеченьем – восемь дней подряд,
и, разумеется, победой
непокоренных макавеев.

Но главное, конечно, это –
как осенью, что осенила
тот самый первый новый год –
возникновеньем человека,
еще не знающего, кто он,
еще безгрешного, конечно,
еще живущего в раю…

* * *
Презренье – прозренье уставшего взгляда,
которому прежних иллюзий – не надо,
а новые приобрести невозможно,
и так осторожностью этой острожной
остужено сердце и скованы мысли,
и серые страхи с повадкою крысьей
уже окружили и жаждут добычи.
И не отыскать – ни ключа, не отмычек
для жизни, с тоскою ее неприличной –
за прочной стеною прилипших привычек,
коростой корысти, стыдом увяданья,
где лики красавиц в безликом старанье
не стариться – стали похожи на Барби.
Безумные, глупые, бедные бабы
с глазами у самых висков и улыбкой,
застывшей, как времени злые улики.
А Бога – его не обманешь, конечно:
Он нас утешает, но так безутешно!

* * *
Сны о жизни будут меня преследовать –
то дождем, то ветром, то веткой, то кварком.
Впрочем, последнее вычеркнуть следует –
не знаю, не чувствую, не хочу!
Лучше лягушкой болотной квакать,
хлорофилловым стеблем тянуться к лучу!
Стать неприметною и простою,
не провалиться в пространство пустое,
к темной материи – не прислоняться,
перед бессмертием – не пресмыкаться,
не торопиться в иные пределы!
Сны о жизни не досмотрела.

[1] Плод кактуса – так называют уроженцев страны