Сахар и мята Сахары

ЛЕГЗИРА

Океан и Сахара стараются друг друга не замечать. Океан видит только подножие суши и считает ее вертикальной. Каменистая пустыня, убаюканная непрерывным ветром, разбегается на сотни миль во все стороны – и вдруг обрывается в воду, не успев притормозить и подготовиться. Весь берег Атлантики – высокие отвесные скалы, слоистые, грозящие обвалиться туда, где пена, валуны и мутные шевелюры гигантских водорослей. Стоишь на краю, толкаемый в спину равнодушным ветром, и завидуешь чайке.

Над берегом придавленная большими камнями веревочная лестница уходит вниз, к воде. Лестница с неба, выдерживающая вес смуглого поджарого собирателя мидий, наверняка оборвется, когда ее попробует оседлать дебелый турист-европеец.

Но есть несколько мест, где спуск не так крут, а песок достаточно мелкого помола, чтобы не резать спину. Одно из них – пляж Легзира. Награда за усталость добравшемуся – прогулка под массивной каменной аркой, куда океан пускает нас в часы отлива, рыба на гриле и мидии, запеченные в таджине. С открытой площадки последнего этажа смотришь на закат над океаном – а мидии тем временем остывают, отдают нерастраченный жар неквадратной комнате, чья форма повторяет изгиб скалы, к которой прилепилась гостиница.

ТАРФАЯ

В этом заносимом песками городке случалось приземляться Антуану де Сент-Экзюпери, когда он служил летчиком на маршруте Касабланка – Порт-Этьен – Дакар. Здесь есть музей писателя, который открывают по торжественным дням, и даже памятник знаменитому французу. Каким должен быть памятник в стране, где ислам не приветствует изображение человека? В образе предмета, с которым этот человек ассоциируется.

Зеленый самолетик – маленький, почти игрушечный – стоит на приморском бульваре, среди шершавых вихрастых пальм.

Отсюда же виден старинный испанский форт, который возвышается, по щиколотку в океане, диковинным черным ларцом.

Жители Тарфаи говорят на арабском, испанском и французском. На этих же языках предлагают меню в «Касамаре» – одном из двух крупных отелей города. Наше английское эсперанто здесь не срабатывает. Чтобы объяснить, что мы хотим ягненка в таджине, Дима выразительно блеет и показывает рожки администратору. Тот кивает и смеется от радости узнавания. Через час с небольшим (спешить здесь не принято) официант приносит нам жареного цыпленка.

Засыпаем под разноголосый гомон завсегдатаев кафе, привыкших коротать вечер за чаем у телевизора. А в телевизоре круглосуточно – испанский футбол.

На выезде из города –  переползающие дорогу барханы и тонкие мельницы ветряных электростанций. Они синхронно машут нам вслед узкими изогнутыми лопастями, как медленные пропеллеры.

Кто-то перевернул песочные часы моей жизни, и все в ней опять возможно.

ДАХЛА

Дахла разлеглась посреди 40-километровой косы: по одну сторону океан, по другую – залив. При въезде на косу, где соленый язык залива вылизывает голую, потрескавшуюся твердь пустыни, стоит кемпинг. Трейлеры, собравшись в кружок, оберегают этот импровизированный анклав Запада.

Днем Дахла вымирает: январские +30 не располагают к променаду по раскаленному асфальту. Жизнь здесь начинается с наступлением сумерек, когда нарядная толпа заливает центральные улицы, которые обращаются в один сплошной рынок. Мотоциклисты снуют под колесами автомобилей, и телеги с апельсинами, запряженные торговцами, медленно пересекают людское море.

Пока город спит, оглушенный солнцем, мы едем поплавать. Океан дразнит кулинарным запахом тропического планктона. На песчаной отмели – только дети и японские серфингисты. Смуглые подростки наблюдают за нами с берега и что-то кричат по-французски.

Оконечность косы, на которой расположен город, перекрыта стеной. Между ее краем и прибрежным обрывом может просочиться человек. Вопреки запрету местные жители ловят рыбу и моллюсков по ту сторону стены, а далеко за ними плавятся в океанском мареве бледные тела кораблей.

В ресторане «Самарканд» подают лангустинов. Спиртного не предлагают. Вытесненные в подполье вино и виски в этой стране заменяет чай.

Чай здесь преимущественно китайский, но заваривают его по-особому: много зеленой заварки, много сахара (огромные колотые куски опускаются прямо в стройный металлический чайник) и веточка свежей мяты. Напиток получается терпкий, сладкий и ароматный. Непременный атрибут чайной церемонии: тонкая струя из длинного носика падает в стакан с полуметровой высоты, образуя пенку.

САХАРА

Чем южнее и жарче, тем меньше машин попадается навстречу. Изредка пронесется фура, занимая полторы полосы, и нас качнет в сторону волной горячего воздуха.

Вдоль шоссе сложены столбики из плоских камней. Иногда на такое сооружение надета покрышка. Так обозначают в Сахаре съезды с дороги к отдаленным стойбищам вглубь пустыни или в противоположную сторону – к океану.

Дорожные знаки с черным одногорбым силуэтом встречаются чаще, чем сами верблюды. Когда они плавно ступают, не замечая шоссе, вожак, самый крупный и флегматичный, подходит к нашей машине – убедиться, что мы не опасны. Кажется, стадо ведет именно он, а отставший погонщик, маленький и закутанный с головы до ног, плетется позади просто потому, что ему по дороге с этими гигантами.

Редкие города на юге Западной Сахары построены словно на вырост. Узкое бесконечное шоссе ненадолго превращается в широкую магистральную улицу с идеальным асфальтом. Вдоль нее – роскошные фонари, по два разноцветных на каждом столбе (например, синий и желтый), и все горят, когда стемнеет. Вот только машин и прохожих – раз-два и обчелся.

На скорости сто миль в час легко принимать пустыню – проплывающие мимо холмы с ровными срезанными вершинами. Скука в глазах местных детей – идеальная, не сознающая себя, не ведающая о времени, так как течет с его скоростью, – ускользает от внимания путника.

В Будждуре останавливаемся поужинать. Как только хозяева кафе утрачивают бдительность, в нашу сторону шарахается стайка мальчишек. Один хватает горсть картошки фри из Диминой тарелки – и бросается наутек, делиться добычей с друзьями.

Апельсиновые деревья в южных городках обобраны на высоте человеческого роста, как российские яблони.

ЛА-ГУИРА

Нет, не случайно мы, то и дело превышая скорость, неслись прочь от лабиринтов Феса, риад Марракеша, пятизвездочных соблазнов Агадира. Главной целью нашего путешествия был крошечный рыбачий поселок Ла-Гуира. Мы мечтали достигнуть южной оконечности Западной Сахары, увенчав этим нескончаемое бегство от цивилизации. В Ла-Гуире нам уже не придется притормаживать на светофорах, объясняться на блок-постах и торговаться с содержателями гостиниц, расплываясь в бесхитростной улыбке: «А теперь я хотел бы услышать от вас хорошую цену». Там суровые берберы дадут нам ночлег, угостят верблюжьим молоком и возьмут с собой в море на промысел.

Мечты разбились о Великую марокканскую стену, отделяющую основную, контролируемую королевством часть Западной Сахары от ее безводного востока, куда оказался вытеснен во время последней войны непримиримый Фронт ПОЛИСАРИО.

Еще в Дахле слово «Ла-Гуира» оказывало магическое действие на всех наших собеседников: радушные местные жители, не переставая улыбаться, плавно и незаметно рассасывались, образуя вокруг нас разреженное пространство. Кое-кто решался мягко отговаривать: смотрите, как хорошо и приятно в Дахле, – зачем вам какая-то Ла-Гуира? Национальная гордость, видимо, мешала открыто объяснить нам, что Ла-Гуира – не Марокко. Сделал это только припертый к стене (той самой, Великой) пограничник на блок-посту в Гергерате: «Ла-Гуира марокканская только на карте. На самом деле это нейтральная, спорная территория. Попасть туда без мавританской визы нельзя».

С тяжелым вздохом Дима сделал несколько снимков, которые тут же попросил стереть подошедший к нам военный. Под недобрыми взглядами мавританских дальнобойщиков мы сели в машину и отправились восвояси.