Поколение X

* * *
Пахнет краской лавочек, ограждений весенний день.
У таджиков праздник – солнцем греются, пиво пьют
(да простит Аллах, хотя он, конечно, у них кремень).
Мне бы к ним присесть и расслабиться – пусть на пять минут.
Но пойду в метро, встречу бабкин взгляд: то ли спички брать,
то ли соли пуд, то ли мыла впрок, да поболее.
Что могу я знать? Что мне ей сказать? Не печалься, мать,
нет войны у нас, а читаю лишь о футболе я…
От немой тоски, от стыда и слез
укачай меня, колыбель колес.

РОДИНА

1.

Гопник в трениках с вытянутыми коленями
вышибает дверь и за стол садится,
набивает брюхо водкою и пельменями,
исподлобья смотрит в чужие лица.
Смотрит штирлицем, вертухаем, волком
и сморкает на пол свою соплю,
будто зону метит – исподволь, ненароком…
Отчего его я, как пес, люблю?
В его доме спят под цинковым одеялом,
у него глаза – два дула от калашей,
все его понятия непонятны в малом,
а в большом – он гонит меня взашей.
В дни особой гордости и запоя
он дает названья – кошке, острову, кораблю,
раскрывает грудь для удали и разбоя.
Отчего его я, как мать, люблю?

2.

Если бьют по щеке – значит, нужно подставить вторую.
Пусть не писан закон, от удара, увы, не уйти.
«Что тебе я должна?!» – эту землю целуя, ору я…
В страшных мыслях, конечно, иначе – не будет пути.

В каждом скрипе калитки и в каждой бродячей собаке
есть прилюдье вины и большого страданья залог
для владельца усадьбы и нищего в мусорном баке.
В том загадка души, а бездушен – иди за порог.

Пятачок зажимаю, на счастье, в озябшей ладони.
По домам – сладкий запах уюта: пасхальное тесто.
Баба гордо плывет – молока океаны в бетоне.
В колее застревает машина. Рычит. И не с места.

3.

У фасадов – кормушки птичьи, шампанское дребезжит,
только в каждом подвале – дыба.
Слишком много лишних – узбек и жид,
даже Бог, он в безрыбье – рыба.

4.

В колорадском жуке огороды и крыши домов.
Что ж ты, Родина, что же? Под печкою дуста не стало?
В сундуках черным грузом гипюр как приданое вдов,
в погребах – пулеметы, патроны да ржавое сало.

Ты навеки заложник ее разрушительных драм.
Сам жуков полосатых ботвою картофельной кормишь,
сам жуешь, как отраву, кутью по убогим дворам,
сам себе ни хозяин, ни дворник, ни плотник, ни сторож.

То клянешь, то бормочешь, то ищешь свободных земель,
то сажаешь щавель, то выносишь икру на помойку,
то на третьей, в плацкарте, глуша обжигающий хмель,
вдруг полюбишь внезапно мелькнувшую в зарослях сойку.

Ты сидишь на развилке раздолбанных жизнью дорог.
Что ж ты, Родина, что же? – как мантру твердишь неустанно,
с колорадскою лентой на рубище, горд и убог.
А на голову сыплется снег… как небесная манна.

ПОКОЛЕНИЕ Х

Хули, сбив ладони, лазали на деревья?
Не про много денег и не про гнев я.
Про деревья счастья. Они засохли.
А кто выжил – в пламени или охре.
Хули, в банно-прачечный комбинат
в эти годы дружно зашли стократ –
относили вымпелы и знамена,
будто дуло в жопу нам с моря, с Дона?
Хули ездили в роддома в год горячий,
Будто зайцы мы иль народ апачей?
О свободе думали? Ум-то рачий.
Хули шарить неводом по Москве-реке.
И не нужно сказок о дураке!
Хуй цветет на дне, на нем – золотая рыбка.
У нее – медаль и оскал-улыбка.
Слышь, она беззубым ртом приговаривает:
Ванюшки и Дунюшки –
хуюшки.