Памяти родителей

* * *
Счастливый год сороковой
Шумел зеленою листвой,
Тогда был папа молодой
И мама – молода,
И пахло ветром и водой,
И небом, и простой едой,
А вот вселенскою бедой
Не пахла жизнь тогда.

Когда двоим по двадцать лет,
И он ведет мотоциклет,
А за спиной – почти балет! –
Верхом сидит она,
И думать, видимо, не след
О том, что жизнь одна.

Они гуляли при луне,
Они мечтали обо мне
И плавали в пруду,
И были счастливы вполне
В своей немыслимой стране
В сороковом году.

Они учились на врачей,
Ходили слушать скрипачей,
Их пафос сталинских речей
Пьянил сильней вина,
И после лекций, все в мелу,
Они встречались на углу,
А за углом ждала она,
Священная война.

* * *
Комната в коммуналке на шестерых. В ночи
Шепот, тихие всхлипы. Но поутру – ничего.
Дело врачей. В семействе чуть ли не все – врачи,
Только я еще недоросль. Юное существо.

– Можно самим уехать отсюда, покуда не…
Здесь нас по-настоящему он еще не прижал…
– Как это – некуда ехать? В нашей большой стране…
И потом, остается все-таки Биробиджан…

– Я никуда не пое… – прокручивается в голове.
Если б меня спросили, я тоже бы – никуда.
Первая арифметика. Из трех я решила две.
Может, успею у Лильки, она-то уж точно – да.

Но Лилька смотрит волчицей. Прикрыла локтем тетрадь.
Съезжает на краешек парты. – И больше не лезь ко мне!
Вас вообще отсюдова надо давно убрать,
Потому что убийцы. В нашей большой стране…

Ловкий снежок влепляется на унылом ходу.
Скорей обидно, чем больно. Но терплю, не реву…
Март небывало снежный выпал в этом году.
Ночью сосед уезжает на похороны в Москву.

* * *
…А еще, если вовремя приканал,
Там перед фильмом бывал журнал,
Где корячились в зонах риска
Сталевары и трактористки,

Фигуристки слетались по льду в звезду,
И мальчишки, сидевшие в первом ряду
(Сплошь, по бабушке, башибузуки),
Издавали трубные звуки.

А самые главные – там, в Москве,
Шеренгой, с крепом на рукаве,
Карауля у гроба тирана,
Косились на нас с экрана.

* * *
…А я временами даже и не жалею,
Что так зажилась-задержалась на белом свете –
Зато я видела Сталина на Мавзолее
И несколько позже – Брежнева на лафете.

Из местных тоже кое-кто помнит фюрера на трибуне,
И жест фантомный артритную руку грызет, собака,
Особенно на Людвиг-штрассе. Но вот в гробу не
Видел его никто. Тоже наша взяла, однако.

* * *
Не воскресить по щучьему веленью
(А также по горячему моленью)
Родителей (и все их поколенье),
Ушедших без претензий и затей,
Чтоб стать, как полагалось им по вере,
Дорожной пылью, дымом в атмосфере,
Разубедивших на своем примере
Потомков – даже собственных детей,
Довольствовавшихся ничтожно малым,
Делившихся куском и одеялом,
Служивших безнадежным идеалам
И их оборонявших – как могли,
Родившихся, чтоб сказку сделать болью,
Гордившихся своей безумной ролью,
Сгодившихся, чтоб стать небесной солью
На черном круге выжженной земли.