Над россыпью карандашей

* * *
Дом потертый, в кирпичном своем исподнем
Мне милей прилизанного красавца.
У зимы, уходящей по льду сегодня,
Волосатые ноги царицы Савской.

Все над ней смеются, намокли юбки,
Ветер дует, подтаявший лед крошится,
Погляди, под нами, как разум хрупкий,
Превращаясь в жиденькую кашицу.

И из города вывалились кристаллы
Ледяные, снежные – гвозди, клинья,
На Васильевском линии перестали
Параллель блюсти – проросли из линий

Листья, нежные, будто из наших пальцев, –
Их сожжет морозом еще, конечно,
Так что лучше в будущем не копаться,
Да и в прошлом, сияющем ли, кромешном,

И не надо Канта – довольно марта,
Торопливых слов, обнаженных всуе,
Чтобы враз обрушился мир Декарта:
Я люблю – и, стало быть, существую.

* * *
Ты помнишь обо мне, ты помнишь,
Как прежде, под окном свистишь.
Сквозь тонкую мембрану-полночь
Прошмыгивает звук – как мышь.

И день с больною головою
Встает, и речь его груба,
Но имя влажное, живое
Вдруг прижимается к губам,

Жизнь возвращая из наркоза –
Назад, назад, в озноб и жар,
И стряхивает – папиросой,
Соря искрой, на тротуар.

Часы бредут колонной пленных,
И ливень мечется, как плеть.
А рай – он рай и есть – колени
Твои обнять и замереть.

* * *
Надо же, старая перечница, смотри-ка,
Ты еще хочешь жить, любить,
Продаешь квартиру, полную окостенелых криков
Страсти, горя, ненависти – любых.

Вот она, жизнь, откалывается кусками
Ладожского льда, уплывая с шорохом по Неве,
Крутясь под мостами, обещая вернуться – песенка городская,
Застрявшая в ухе, горло царапающая. Не верь!

Ах, ты не хочешь сидеть, перебирая прошлое,
В мамином кресле, сливаясь с обоями, но пока
Ты спишь, будущее – железной горошиной
Под дырявой периной толкает тебя в бока.

Неужели ты думаешь заклясть это каменное болото,
Обойти со спины извивающуюся страну,
Все ее скользкие шеи, ядовитые зубы, вышедший из моды
Пыточный реквизит? Ну-ну.

Ты думаешь, новые стены не будут к тебе суровы,
Из соседних окон на тебя не нахлынет мгла?
Здесь на каждой стене – непросохшие пятна крови,
Запомни, куда бы ты ни пришла.

Этот город пропитан смертью – не до идиллий,
А сестренка любовь – попрошайка, дворничиха, швея:
Разрывая объятья, из каждой комнаты кого-нибудь уводили.
Кто знает, чья теперь очередь. Может быть, и твоя.

* * *
Бог замирает, как ребенок
Над россыпью карандашей:
Он делает желтее донник
И солнце бледное – рыжей

И, высунув язык прилежно,
Рисует пятнышки щеглу
И блик на лаковой черешне,
Что продается на углу.

И брови дугами нахмуря,
Как будто бы дает зарок:
Как Айвазовский, будет буря,
А улица – как Писарро.

Колышется пред Ним раскраска,
Листаемая ветерком:
То сонный Гдов, то штат Небраска,
То дверь моя под козырьком.