Как поют на поле минном

* * *
кто-то в тебя ломится,
кто-то ломится в твою корь,
в детскую с красными обоями, в красную хворь.
зеленая лампа, серая обезьянка,
на стене плакат – белозубая итальянка
показывает белые зубы.
в тишине детской оживают водопроводные трубы.
кто-то ломится в твое красное, синее, голубое,
кто-то хочет играть с тобою
в черные прятки, слюнявит карандаши.
душа в пятки, а вокруг – ни души.

* * *
когда на небе зажигают звезды,
это уже как будто никому и не нужно,
как будто никто не хочет, чтобы они были,
как будто постарели все столетние старики,
складывают губы трубочкой, как в зажмуренном поцелуе,
чтобы задуть сто свечей,
втягивают щеки, выставляют вперед подбородки,
думают, что выдувают воздух, а сами вдувают звезды
в день столетнего юбилея,
слепые руки перебирают торт с кремом
или со взбитыми сливками,
раз в сто лет не имеет значения,
если кто-то из них на пять минут опоздает.

* * *
в мировой стране в стране моровой
дай мне что ли на долгую паспорт свой
и пока ты будешь друзей хоронить,
я твой паспорт стану хранить.
на любой странице могли убить
на последней надпись в лицо не бить.
и на фото ты снят с гражданской спины
инвентарный житель страны.

* * *
бритый доктор из скорой помощи,
смелый при чужой немощи,
разглядывая чужой дом,
уточняет, какой, говорите, код у вас во дворе?
а у нас какой год на дворе, такой и код за окном.
а у бритого доктора два недобрых глаза в одном.

* * *
с тобой ничего не будет, кроме любви и веры,
со мной то ли еще будет, то ли свет в облаках, то ли нет.
если все дни, но не все они одинаково серы,
если все дни, то откуда посмотреть, чтобы увидеть свет.
не бойся, ничего не бойся,
каждый в своих убеждениях да будет тверд,
жизнь, она такого птичьего свойства,
что только вечно сущий не будет мертв.
и сжалась в рассуждении страха,
ни жива, ни мертва,
серая птаха,
не помнящая родства,
и такая нептичья ее охватила дрожь,
и такой ей свет открывался, и как же он был хорош.

* * *
выпь стояла на балконе,
как высокое начало,
как немного подкачала,
как баклан на синем фоне,
как журавль на небе клином,
как в руке стоит синица,
как поют на поле минном,
словом, курица-не птица.

* * *
отчего шум?
да вот,
один не знает, откуда пришел,
то ли живот,
то ли смерть нашел,
вода уходит в водопроводный сток,
а ему кажется, в небосвод
устремляется мыльный грязный поток.
старость боится бессточных вод,
и только однажды
оставляет один глоток
на случай животной жажды.
и тогда чашка разбивается

* * *
старики, которые видят сны,
видят явь.
те, которые приходят, до конца не ясны,
только просят: – ключи оставь.

а для стариков ключи –
самое что ни на есть – щеколды, замки, цепочки…
– кто там ночью стучит? – палец к губам, молчи.
это пришли за мной.
старики, которые видят сны, исчезают поодиночке,
а те, что увидели явь, никогда не вернутся домой.

ПЕСНЯ СТАРОЙ РАНЫ

тяжело встать и как будто рано,
к утру засыпает Старая Рана,
Старые Раны, на пенсии все вы,
одинокие девы.
кто к вам приходит, вас не жалеет,
грелка не светит, солнце не греет,
тихо в клубок завязался котенок,
голос у Раны тонок.
что-то не спится, что-то поется,
Старая Рана болит и смеется,
и поет, и рыдает, и ноет зимой:
– яя еехала домоой…

* * *
враг не кончается никогда,
это просто беда, просто беда
проступает как лишайник на коре мозговой,
как под ногою мох,
враг там, где обижен твой, унижен твой,
враг там, где ты молчать не мог.
где ты хотел узнать, защитить, закрыть,
появляется враг землю копытом рыть,
копыту все живое – кровь, смерть, земля.
от кремля от кремля
до самого крыма, до крыма
проложен мох, мох, мох,
а враг говорит мост, мост, мост,
и пожимают плечами, и отворачиваются, и проходят мимо.