Исчезающий дым

* * *
Не в силах тебя защитить, ибо что же есть смерть?
Одежды не надо. Не надо ни славы, ни хлеба.
Лишь солнце тяжелое, бросив слепящее небо,
Мне душу спасает, ее равновесье и твердь.
И что мне с того, что стрижи разомкнут высоту,
Что дикий листок упадет не под ноги, а в воду?
Презрев свое тело, как лезвие встречу свободу
И знаки прозрений в груди рассеченной прочту.

* * *
Сухие кельи опустевших гнезд
Подобны небо потерявшим звездам.
И в тот великий журавлиный пост
Потребность в счастье наполняла воздух.
Ты мог лишь слышать – видеть ты не мог:
Монахи из рассохшихся скворешен
Молились, чтобы снег впервые лег,
До петухов седьмых еще безгрешен.

* * *
И гаснут деревья твои голосами чужими.
Не бельма, но всё же: незрячесть подобна войне.
Крошатся, как лед, исчезающий дымом под ними,
Ведь дым – это всё, что в подарок приносишь ты мне.
От странного счастья – рукою подать до ухода,
С такой высоты не успеет достигнуть твой взгляд
Сухих суетливых объятий.
…С исподу, с исподу,
Далекой околицей битвы ветра облетят…

* * *
Вот графин – как судьба, но в него – недолито вина:
Три глотка – до спасенья, четыре – до дома родного.
Я люблю тебя, и бесконечная длится война,
Где оружье твое – забывать меня снова и снова.
Значит, не удивляйся, ей-богу, тогда поделом
Оставляю тебя на пороге: чужого – чужому.
Но еще одной мне сквозь предсумерки будет крылом
Непроявленный образ живого далекого дома.

                                        Перевод с украинского Натальи Бельченко

ИЗ ЦИКЛА «БАБИЙ ЯР. ГОЛОСАМИ»

* * *
вроде я танцевала когда-то в балете не хочет
тело двигаться трудно дышать как на дне
автоматчик стоит на обочине ждет и хохочет
я подумала утром что кофточку нужно надеть
заграничную ту с белым кантиком стало прохладно
до войны берегла потому что любимой была
даниэль мой шутил что ни купишь тебе всё неладно
но сейчас всё иначе в яру где повсюду бурьян
тут людей собралось и идет очень много и разных
видно женщин с грудными ребят и совсем стариков
а соседка хавива оделась ну точно на праздник
даже в туфли на выход обулась и бог с облаков
видит хавины слезы и ноги что стерты у бедной
аж до крови в конвое на тонких подошвах еще
остается лишь пара мгновений до смерти последней
ибо прежние смерти все были другие не в счет

* * *
толку плакать теперь и к тому же на слезы я скуп
потому я войду острием в эту адскую зелень
пахнет потом мочой и запекшейся кровью и струп
я содрал рана сильно кровит где-то рядом запели
это птичка щебечет которой в реальности нет
осень все улетели в заморские теплые страны
наc ведут мимо стен не спеша может кажется мне
на расстрел в бабий яр а гестаповец лыбится странно
и белеют в оскале арийские зубы белки
форма яблок глазных скул и лба и висков без упрека
раньше я не заметил бы мелких деталей таких
а теперь вижу всё вон на серой стене на припеке
мотылек приютился меня он увидит во рву
мотылек мой свидетель хоть короток век твой недаром
так искрится воздушный поток ветер гонит листву
так конвойного крик тишину рассекает над яром
что приходит как гром осознание смерти ведь нет
нас ведут по росе многоцветной в густом разнотравье
боль повсюду бесчестье и тьма шеля шепчет в ответ
но потом будет свет бесконечный и радость без края

* * *
наполнить такими слезами глаза чтоб не то что вода
а были соленее соли и каменнее чем камень
и дом возвести из всего что везде неизвестно когда
было в детстве в небе в песочнице и под руками
и выдумать маму пускай будет хавой такой чтоб была моя
чтоб голову мыла мне или просто была бы со мною
называя вещи в лавке где хлеб молоко но еще по краям
витрины немало зимнего с каточка счастья и сухостоя
меня не спасает уже ничего кроме может быть слез ручейков
пробивающих фон поверхность и остаток того что телом было
и чтоб не погибнуть мне надо иметь в сосудах на дне и на дне мешков
сложные машины придумываний вытеснений крылья крылья –

* * *
я наяву кошмаром этим брежу
он эхо в жилах он мороз в костях
нам обещали кров еду так где же
накормят обогреют? только страх
огромный страх за спинами конвоя
но вспомнилось из довоенных дней
на оболони я была такою
красавицей что захотелось мне
погибнуть не теперь а как на фото
где мы с давидом белая вуаль
но смерти нынче предстоит работа
нас три фургона и конечно жаль
что мы с давидом все-таки не вместе
его убили в хануку и в тьму
теперь менора светит как предвестье
когда возьмут куда и почему
прожорливых четыре пулемета
лай псов и крик эсэсовцев-солдат
из тьмы давид мне шепчет нежно что-то
я улыбнусь всех краше как тогда

* * *
я здесь я он восстающий из черных глубин
рана навылет и уже не болит даже
подо мной спина вся прошитая пулями десять спин
все пробиты пулями эсэс не мажет
дышу то есть нет не дышу выдыхаю сгустками кровь
чувствую себя гладиатором разорванным зверями
а эсэсовец снова стреляет и после вновь и вновь
нет неправда никто не стреляет вчера стреляли
подо мной молодуха лежит обжигала ее рыжина
обжигала так в магазинчике что кровь кипела
продавала муку и сахар а теперь ну где же она
где всё то чем была она кроме тела
может стала зарей вчера и горит теперь зажжена
как сестра ее в крематории как невестка в сарае
запертая с двумястами другими на дворе такая весна
так безумно бушует всё так с криком всё умирает
я встаю с колен а может лишь думаю что встаю
приваленный словно камнями грузом этого ада
и кричу богу воплю почти безумия на краю
боже боже мой боже не говори ничего не надо
я всё принимаю боже я вижу спасения нет
я принимаю даже позор как твою последнюю волю
я оглушенное ухо я обожженный нерв
но за что ты меня караешь этой посмертной долей!

* * *
я выживу и стану просто папой
таким как мой а может папа раи
конфеток будет хоть греби лопатой
и папа никогда не умирает
и будут у нас дети я и ёня
автомобиль и самокатов пара
и будет шрам большущий на ладони
и голубятня даже черепаха
и будет мама вспомнилось до боли
с заботливыми теплыми руками
я выживу никто мне не позволит
здесь в этой яме умереть без мамы

                           Перевод с украинского Аркадия Шпильского