Берег бытия

* * *
…И перестоявшей смородины гроздья,
и теплые ягоды на языке…
Июль цепенеет в истоме предгрозья,
уже погромыхивает вдалеке.
…И смятая мякоть, и шкурка на нёбе,
и тучи на небе, одна и одна,
вверху надо мною, а дальше – стеною…
И ласточки время слепили слюною,
в нем голубь увяз, не вернувшийся к Ною.
И времени бездна. И время без дна.

* * *
Воскресный ветер в ударе.
Он подменяет отдыхающих дворников:
подметает дорожки,
подхватывает листву, бумажки,
кленовые вертолетики,
перемешивает
с попавшимися под руку голубями
и зашвыривает все это на крышу магазина.
Он завязывает узлом, а потом
расправляет уши юному спаниелю.
Спаниель натягивает поводок
и взлетает.
Сухая, как богомол, прокуренная хозяйка
повисает на поводке, дергает его
и злобно орет: «Стоять!»
Спаниель поджимает уши,
обижается и затихает.
Ветер обижается и затихает тоже.
Оба оглядываются на меня,
и я в окне восьмого этажа
развожу руками:
«А я-то здесь при чем?»

* * *
Я посылаю тебе шифровку.
Отсюда нет напрямую связи…
Я посылаю свою шифровку
то криком чайки перед грозой,
то стайкой листьев, то всхлипом грязи…
То спелой сойкой на старом вязе…
То предрассветною бирюзой…

Я посылаю, а ты не слышишь,
ты трудно дышишь. Ты, на спине
когда заснешь, иногда так дышишь…
И ведь не звякнешь и не напишешь…
Я упрошу, мне позволят – слышишь? –
к тебе порой приходить во сне.

* * *
А может, все прекрасно? А может быть, и я
Явился не напрасно на берег бытия?
Я плохо делал дело, я прожил на бегу,
Но мне не надоело на этом берегу,

Где маки, где за плугом грачиные бега,
Где в мареве упругом над лугом пустельга.
Где было то, что было, где я, по счастью, был,
Где женщина любила, и я ее любил.

Вы будете смеяться… А все-таки я жил,
Таскал нелепый панцирь из жира и из жил.
И легкие свистели, с усилием дыша…
А где-то в этом теле барахталась душа.