Белый шум

* * *
Вспоминать свою гибель по фото,
По маршрутке до старой работы,
По костюму, в который не влезешь,
По браслетке на месте пореза.
И по кладбищу пьяно бродить,
Водкой жизнь набирая в кредит.
Узнавать свою гибель по лицам,
Что умеют теперь только сниться.
И во сне их мучительно трогать,
А наутро нащупать дорогу.
И понять, что твой путь есть кольцо
И от ужаса трогать лицо.
Поджигать свою смерть, как солому,
На столе отдаваясь другому.
И вдыхать эту жизнь, этот пот.
Пусть сегодня никто не умрет.

МЕТЕЛИ

Год от года льняная метель
все летит к изголовью кровати
мягкий снег заметает постель
и меня в этом снеге не хватит
первый год на урале бело
я вбегаю в сугробы с разбегу
девятнадцать метелей прошло
и москва улыбается снегу
ветер движет мою колыбель
но чужой в ней ребенок заплакал
двадцать первая злая метель
укрывает как саваном папу
то ли вьюга, а то ли прибой
так играют на снежной свирели
и меня накрывают собой
двадцать девять ревущих метелей
я по снегу иду налегке
и меня уже ждут вдалеке
но останутся после всех лет
белый снег белый шум белый свет

* * *
Каждый раз зарекаюсь смотреть в твой хохочущий красный рот,
И твержу себе, что урод, и твержу себе, что идиот.
Но при этом на лбу у меня выступает пот,
Характерный для пассажиров «Аэрофлота».

Я глушу в себе эти чувства, как глушат прокисший спирт,
Я твержу себе, что фигня, что смешно и что просто флирт.
Но при этом в моей груди расцветает мирт.
Возникает дрожь, допустимая для полета.

Вот, к примеру, когда я уже поднимаюсь на трап,
Как-то сразу осознаю, что аз есмь только Божий раб.
Застываю в кресле, на сердце – царап-царап,
Но пристегиваю ремень и твержу себе, что я птица.

И когда высоту набирает испытанный мой самолет,
Каждый раз начинаю дергаться: «Сейчас-то и произойдет!»
Но потом вспоминаю твой красный хохочущий рот,
И поэтому самолет каждый раз неизменно садится.