Американские ретроспекции

ОТ ПУБЛИКАТОРА

 20 августа 2017 года Василию Аксенову исполнилось бы 85. К сожалению, он ушел от нас раньше – восемь лет назад. Чтобы почтить память очень известного русского, да, в какой-то степени, и американского писателя (его роман «Желток яйца» сначала был написан по-английски), вниманию читателей предлагается несколько коротких текстов Аксенова, сохранившихся в его американском архиве. Они записаны ручкой, предположительно в 2002 году, в рабочей тетради писателя среди набросков романа «Вольтерьянцы и вольтерьянки» (русский букер 2004 года) и воспоминаний о рир-адмирале американского флота Кемпе Толли («Моряк империи» // Василий Аксенов. Американская кириллица, М.: НЛО, 2004).

 Виктор Есипов

ИСКАЖЕННАЯ ОПТИКА^[1]

На одном из семинаров[2] была предложена тема зеркал, взаимных отражений. Я думал, что взаимоотражающие зеркала – понятие все-таки довольно странное. Глядя в зеркало, вряд ли увидишь что-нибудь, кроме самого себя. Если уж говорить о том, как Восток и Запад созерцают друг друга, следует, пожалуй, вспомнить об увеличительных и уменьшительных линзах. Уже три века продолжается это внимательное, а порой даже в чем-то параноидальное созерцание. Под влиянием произвольной смены линз возникают многолетние стереотипы оценок, застойные обобщения, комплексы превосходства и неполноценности, литературные школы, концепции исторических утопий и так далее. В целом, как мне кажется, мы не очень-то благоразумно пользуемся этими стеклышками, однако в нынешний период мы хотя бы можем похвастаться тем, что они перестали быть деталями артиллерийского прицела.

Я хочу сказать несколько слов о взаимоотношениях между российской и европейской интеллигенциями и, в частности, о водоразделе в религиозно-философском течении.

Мы знаем, что три века назад Россия выбрала европейское направление. Мы шли по пятам за Западом, вполне понятно, что почти сразу мы стали испытывать проблемы, связанные с бесконечными отставаниями и опережениями. Первые зачатки российской интеллигенции внутри наиболее развитого сословия возникли под прямым и очень сильным влиянием группы французских интеллектуалов во главе с Вольтером, которая дерзостно вознамерилась заменить Священное Писание «Энциклопедией». Эта попытка, как ни странно, увенчалась успехом. Зародилась грандиозная утопия, известная как «Царство Разума». Вольтер с его удивительной исторической интуицией не зря так пристально приглядывался к России: он думал, что именно там, где начинается европейское утро, может осуществиться его мечта. Он оказался прав. Во второй половине XIX века завершилось формирование передовой российской интеллигенции. Она исповедовала идеи энциклопедистов в самых вульгарных вариантах. Ни о каком «деизме» речь здесь больше не шла. Бог был объявлен несуществующим, как будто Его можно было представить существом, т.е. тварью. Мир предстал перед людьми в жестокой механистической модели. Это движение со свойственной русским тягой к крайностям пришло к своему триумфу в первой четверти XX века; возникло «Царство Разума» в большевистском варианте. Нельзя сказать, что все прошло без сучка и задоринки. Еще в конце XIX века возникло сильное художественно-философское движение «русского символизма». С этого момента исконное российское деление интеллигенции на две осточертевших и себе и всем нам группы «западников» и «славянофилов» отошло на второй план. Главное противостояние теперь шло по линии между «символистами» и «позитивистами-материалистами». Корни «российского символизма» уходят опять же во Францию, к плеяде Бодлера, Верлена и Рэмбо. Сопутствующая символизму школа «религиозного экзистенциализма» стоит на Канте и Шопенгауэре. Искусство XX века создает неокантианскую деистическую реальность на грани непостижимости. Мережковский в своей поворотной^[3] речи 1898 года сказал, что современный человек не может чувствовать себя живым в узкой полоске света между двумя черными безднами.

Ленин и вся его братия были людьми XIX века, позитивистами. Нарождение XX века предвещало крах их движению, которое не знало ничего, кроме примитивных схем. Первая Мировая война приостановила приход XX века. В результате войны возникли тоталитарные режимы. Одним из них оказалось большевистское «Царство Разума»; в принципе, экстремальное воплощение энциклопедической утопии. Российскому символизму и религиозному экзистенциализму пришел конец.

Западные демократии, между тем, умудрились извлечь из «вольтерьянства» его главные гуманитарные ценности: плюрализм и терпимость. В результате в интеллектуальной сфере сосуществовали прагматический атеизм с художественно-философским неосимволизмом, что приводило к любопытным парадоксам. Например, школа неокантианского сюрреализма в 20-е и 30-е годы бурно аплодировала Советскому Союзу как апофеозу Великой Утопии. В последние десятилетия тоталитарного режима советская интеллигенция, полностью оторванная от западных собратий, почти вслепую пыталась нащупать новые ориентиры. С середины 60-х годов стало распространяться неофитство, «физики и лирики» зрелого социализма пытались заново познать христианство, иудаизм и восточные религии. В искусство начал возвращаться «символизм». Была осознана необходимость воскрешения великой традиции.

Теперь, когда стены рухнули, мы снова с удивлением смотрим друг на друга. Снова идут в ход увеличительные и уменьшительные линзы. Мне кажется, что пора выбросить на свалку надоевшее за три столетия деление на «Восток» и «Запад». Пора уразуметь, что должна возобновиться главная дискуссия человеческой расы между «позитивистами-материалистами», или так называемыми «прагматиками», и условно говоря «символистами». В этом случае линия разъединения может стать общей российско-европейской повесткой дня. Для этого, конечно, нужно, чтобы Запад прочел и наши тексты. Бытовавшая в прошлые времена идея: «написано по-русски, не читается», боюсь, устарела. Что очевидно.

АМЕРИКАНСКИЕ РЕТРОСПЕКЦИИ^[4]

Слово «ретро» этимологически близко стоит к «рэтайремент» (отставка), потому и звучит для меня уместно в эти дни, когда я приближаюсь к отставке из своего профессорства в американском университете. Это вовсе не означает, что я отношусь к своим писаниям как к далекому прошлому, иначе и не взялся бы за эту книгу. Просто мне кажется, что с помощью ретроспекций, то есть в данном случае взглядов назад, получится выстроить (или построить, или нарисовать) в некотором смысле новый художественный хронотоп страны, в которой я вдруг обнаружил себя как (нрзб) 24 года назад. Что это за страна, которую называют «мировым жандармом» и «стражем демократии», страна, которая отстаивает право каждого «стремиться к счастью» и, в то же время, исчисляет счастье в долларах, страна, о которой в 20-е годы «поэт революции»^[5] сказал, что она очевидно станет последним оплотом капитализма, и которая, избежав мировой войны, умудрилась разрушить мировой социализм.

Осенью 1983 года батальон американских морпехов высадился на небольшом острове в Карибском море. К тому времени, ныне полностью забытый, тиран^[6] сумел установить на этом клочке земли с символическим именем Гренада («Я хату покинул, ушел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать…») настоящий насильственный социализм. У тирана были хорошие шансы утвердиться в роли второго Фиделя Кастро, поскольку всем была известна научная доктрина Кремля: «социалистические изменения необратимы». Произошел, однако, удивительный перекос науки. Морпехи недолго возились, тиран куда-то канул, а посол США в ООН мадам Киркпатрик с отвратительной улыбкой сказала послу СССР в ООН товарищу Трояновскому: «Вот видите, Олег, социалистические изменения могут быть обратимы».

Когда-то я здесь маялся без ностальгии. Питерский ранний модерн уж никогда не вернется, скулил я. В ностальгическом возрасте я вынужден был бродить по пугающе новой стране.

Теперь уже огромные кубометры этой страны задвигаются в ностальгию, по коей передвигаешься, как бы не обо всем догадываясь, вдруг на мгновение застываешь при рокоте раннего рока; там голосили парни, годившиеся тебе в сыновья, но ты и сам тогда иногда, а вернее часто, годился (сам) себе в сыновья при этих звуках. Дженис Джоплин^[7], например. Недели две назад, разбирая книжный шкаф, я натолкнулся на ее нераспечатанную кассету. Когда и как она там оказалась, трудно сказать. Я засунул ее в магнитофон и больше уже не мог сойти с того места, пока не прокрутил обе стороны. Вдруг я понял, что понимаю этот вокал совсем не так, как (тогда) в 70-е годы в Москве, когда певица была еще жива и входила в моду. Один за другим шли ее «хиты» «Me and Bobby McGee», «Ball and Chain», «Turtle Blues»^[8]. Я слушал ее ошеломляющий свинг и пронзительный, неудержимый визг и понимал, что теперь это для меня не имеет никакой экзотической окраски, что это теперь живет у меня глубоко под кожей.

Образ маленькой девушки, воительницы рока, связался с Жанной д’Арк, которая в переломные моменты битв хватала копье (с орлеанским флажком Jeanne D’Arc) и c неистовым воплем: «suivez-moi» (За мной!) бросалась в самую гущу. Вот так же Дженис швырялась вперед во главе американского поколения «обожженных». Я их видел за эти годы не раз на концертах Джерри Гарсиа^[9] или Саймона^[10] и Гарфункеля^[11]. Многие выходили и поднимали свои зажигалки со слезами на глазах.

ОБ «ИЗМАХ»[12]

Порой приходишь к вздорной идее о невозможности построить ничего путного из любого слова с окончанием «изм». Рухнул коммунизм, окончательно деградировал социализм и даже там, где он формально царствует, скажем в Китае или во Вьетнаме, власти стараются обустроить хозяйство на капиталистический лад.

Одна лишь Куба пыжится, натужно цепляется за чистый социализм с его неизбывным убожеством, гнусными рационами питания, одежды, духовной жизни, с тотальной слежкой и насилием. Все там давно уже поняли, что это даже и не социализм, а чистый кастризм, все только и ждут, когда свалит Фидель и можно будет жадно, как в России, броситься к блаженствам капитализма. А вот и попался – опять «изм»!

Кто спорит: капитализм – это единственная в человеческом обществе работающая система, однако почему иногда хочется и капитализм послать куда-нибудь подальше на легком катере?

Давайте поделимся опытом жизни в самой капиталистической и вроде бы идеально отлаженной в этом смысле стране. У нас тут в Штатах всякий житель – капиталист, во всяком случае всякий, у кого есть банковский счет. Любой счет, даже малый, участвует в капиталистическом вращении. Ваши башли просто так не лежат, на них другие жители делают другие башли, а вы получаете проценты, вот, значит, вы и капиталист. Даже и ваш пенсионный фонд распределен по ценным бумагам, а значит, вы уже не просто капиталист, но и капиталист-биржевик. Этот массовый капитализм порождает особый климат.

[1] Из рабочей тетради В. Аксенова (2002?–2004?). (Здесь и далее – прим. Виктора Есипова.)

[2] В течение 18 лет В. Аксенов преподавал русскую литературу в Университете им. Джорджа Мейсона (Фэрфакс, штат Вирджиния).

[3] В сторону «Мира искусства».

[4] Из рабочей тетради В. Аксенова (2002?–2004?).

[5] Маяковский.

[6] Бишоп Морис (1944–1983)– гренадский политик социалистической ориентации, глава правительства с 1979 г.

[7] Джоплин Дженис (1943–1970) – американская рок-певица.

[8] «Бобби МакГи и я», «Ядро на цепи», «Черепаший блюз».

[9] Гарсиа Джерри (1942–1995) – американский музыкант, гитарист, вокалист.

[10] Саймон Пол Фредерик (р. 1941) – американский рок-музыкант, поэт и композитор.

[11] Гарфункель Артур (р. 1941) – американский певец, выступавший дуэтом с Саймоном.

[12] Из рабочей тетради В. Аксенова (2002?–2004?).